Один соверен другого Августа. Максим Мумряк
бормотал свою мантру Ава. Она успокоила его настолько, что он, недолго думая, приземлился возле набережной Москвы-реки в ряду гаражей на мягкую листву между ними. Расстелил коврик и спальник и попытался заснуть. Вода, увлекшись блюзом, барабанила по железу крыши и заигрывала с лицом, нанося на него макияж грусти. Снова началась жажда похмелья – проклятые издержки философии. Торговец в ночном магазине сначала артачился, но с третьего раза уступил ораторскому таланту Августа и отдал ему за серебряное кольцо две бутылки спасительного пива.
Печальная картина московского разгрома стала открываться Августу ближе к утру. А оно было классически революционно-октябрьским – хмурым, холодным, но тихим. Переворот был совершен, но теперь нужно было как-то жить в разоренной бунтом стране. Август позвал казначея, но этот Иуда не смог наскрести по карманам больше ста рублей. Нужно было что-то придумать, а тут еще вспомнились дополнительные курьезы вчерашнего дня, а может, и дней. «Все-таки удалась игра!» – изумлялся Август своему неуместному оптимизму и проявившимся в довольно трудной ситуации способностям к решению насущных проблем. После гостиницы он, оказывается, вернулся в «хрущевочный» полуподвал к дорогим коллегам на такси, – вот куда ушли последние гроши! И уже приготовил пепел для самопосыпания, но было немилосердно темно и тихо в окнах на минус первом этаже. Это только разожгло азарт, и добыча с ароматом теплой постели и прохладой кефира в стакане встала миражом где-то за окнами того же дома. Мысль Августа-полководца красной стрелой на карте указала путь к нужному подъезду. Здесь проживали на втором и третьем этажах соответственно две цели. На третьем лет пять назад тут жила «половой менеджер» «Мосфильма» с большой грудью. Если восстановить по осколкам давней пьяной ночи ее образ, то получится местами моложавая блондинка, местами – полногрудая самка в красивом бюстгальтере, местами – веселая пьянчужка. Паузы в их постельных с Августом сценах заполняли ее шокирующие откровенности об истинных нравах в мире российского кинематографа. Правда, это был взгляд из-за швабры – она в павильонах мыла полы. Август теперь вспомнил ее беззаботную болтовню и попытался обнадежить себя вероятностью попадания снаряда в одну и ту же воронку. Но воронка оказалась депрессионной, так как дверь подъезда была с кодом, а на зов «И-р-ра-а!» – к удивлению зовущего, выглянула взъерошенная и недовольная дочь уборщицы. Как испокон веку полагается в их семьях, после недолгого объяснения Августа в чувствах к теплу и кинематогр… она непринужденно послала его туда, где, видимо, часто бывала ее мать.
Был еще добродушный в трезвости и до омерзения глупый в пьянстве монголоидный толстяк по кличке Тохтамыш – удачная иллюстрация из учебника по истории России времен нашествия ордынцев. Он был не лишен артистизма, вытягивал все песни на караоке, и как-то они были связаны с Ирой-уборщицей то ли массовками в павильонах «Мосфильма», то ли групповухами из далекой дворовой юност�