Один соверен другого Августа. Максим Мумряк
с уютным номером вполне бы подошла. Колорит восточного гостеприимства водителя был слегка подозрителен, но початая бутылка дорогого коньяка развеяла сомнения в удачливом поступке. Полученные от московских партнеров старые долги весело шуршали по карманам и казалось, что сегодня открыты двери любых номеров.
– Да здравствует роскошь двуспальной кровати и блестящая идеальной чистотой ванная комната! Надоели прокуренные полуподвалы с протоптанными в эпохальной грязи тропинками на линолеуме! Сколько можно мыться над унитазом и спать на потертых ватных спальниках, просыпаясь от стука или звонка полупьяных гостей? – какой-то демонический джаз-банд разухарился неуемной аллилуйей и требовал от Августа денег на прощальный вечер в Москве. У него, в силу увлеченности своей игрой, не была в тот миг популярна музыкальная композиция «про билет на самолет с серебристым крылом». Заказанный работодателем билет на рейс до Магадана был залихватски обменян Августом на главную роль в трехдневном реалити-шоу: «Найди себя в мегаполисе». Мчась по вечерней Москве в предложенную таксистом гостиницу, Август ясно слышал гонг начинающейся игры. Ему было, как обычно, не страшно. По собственному опыту было известно, что полное отсутствие страха обеспечивается: легче всего, но ненадолго – алкоголем; легче первого и навсегда – идиотизмом; труднее и периодически – верой во что-либо или кого-либо. Все три фактора с некоторыми оговорками были на лице у Августа. Так, вера заменялась фатализмом, а вторая бутылка коньяка гарантировала временный, но надежный идиотизм. От незатейливого, как прямая дорога, шансона, философствующего таксиста, похожего на среднеазиатского акына с дребезжащим двигателем вместо ситары, воплей Вальтера – альтернативного эгоиста внутри, радостно предвкушающего крупный шабаш, складывалась какофоническая импровизация недовольства и бунта. Московские проспекты мелькали огоньками поддержки и тоже желали влиться в этот экспериментальный психоделический коллектив.
Подтверждался закон о несуществовании пустоты в душе. Теперь на внезапно освободившееся ее святое место сразу выстраивалась очередь из уличных проходимцев, продешевившихся пророков и обаятельных лоботрясов. Во внутренних покоях Августа, в торжественном зале приема не слышались былые славословия судьбе, дифирамбы геологическому братству и русской щедрости за закон общего стола. Утихли благодарности за роскошный полуподвал недалеко от центра, с горячей водой и безвозмездной лежанкой между холодильником и мешками с пробами. Молчаливо-колючие и сосредоточенные до обеда, до души расстегнутые и задорные после ее подогрева мордастые здоровяки с мозолистыми воспоминаниями и горно-таежной лирикой в глазах были Августу тогда желаннее и существеннее любого комфорта и призрачной технологичности офисного интерьера. Там табачный дым заменял теплоту костра, а бесконечная водка, как эликсир молодости, творила чудеса с настоящим, ввергая всю бородатую застольную компанию в самый апогей