Один соверен другого Августа. Максим Мумряк
чертовски соблазнительная и дьявольски многоликая! Впрочем, все женщины немного блудницы, ведь так? И этот разгул страсти честнее, откровеннее и, кстати, просто веселее скрипящей чистоты домохозяки, каждый раз выключающей поздней ночью монитор компьютера с одним и тем же выражением: «Ох, блудница я, блудница!».
Последовал очередной жадный глоток пенного.
– А я? Что же я? А может, и пророк! Чем черт не шутит! Да, в пустыне, черт бы ее подрал, мрачной я влачился… как Исайя. Да… все эти девять лет после твоего кульбита с американским замужеством… Я в пустыне искал тебя! Стенал, как Иеремия, проклинал, как Исайя, но искал! Боролся за твое прозрение и подлиное счастье силою слова! Ты, бросив меня, одновременно, казалось, попросила и судьбу бросить мне вызов. За мной был выбор оружия. Я выбрал слово…
Стало сереть небо, и на его фоне пограничной белизной вечности еще ярче заблестели заснеженные хребты далеких гор.
– Сейчас познакомлю тебя с идеологией собственного сочинения. Видишь этот хребет на горизонте? На его чукотского двойника я пялился, не разгибаясь, два года. Там, на Крайнем Севере, и познакомился с золотом. В россыпном его виде. При его добыче и сейчас, как тысячи лет назад в мифической Колхиде, используют руно. Только вместо ворсинок шерсти шкуры барашка в деревянной колоде золото теперь ловят резиновые волоски на ковриках в металлическом шлюзе… Вода и галька с песком те же. И та же вокруг алчность человеческая. Только теперь она пугает в тысячу раз сильнее. К ней добавился рев дизельных насосов, вид упертых бульдозеров, и повсюду отравляющее зелье солярки и машинного масла в воде и грунте. Но больше всего удивляет природа! Она настолько креативна в сопротивлении человеческой агрессии, у нее столько изобретательности в запасе, что становится иногда страшно! Помню, как покореженный обрубок лиственницы в предсмертной своей агонии на свежей зимней колее героически вскакивает под мощными колесами «Урала» и пробивает дно салона пассажирского лайнера прямо под пассажирскими креслами. Видимо, по божьей милости минуту назад вставший со своего места промывальщик сначала белеет, потом неумело крестится и вслух посылает ко всем чертям «кляту» работу, и это мертвое дерево со всей тайгой, и почему-то весь Крайний Север сразу.
Также и медведи: выпрашивая «сгущенку», большими шерстяными игрушками забавно топчутся по рабочему полигону с рычащей техникой, а то медведица без предупреждения, молча, но стремительно «препарирует» пятерых дорожных рабочих, решивших поиграть с ее медвежатами. Тревожно было смотреть и на само золото. Но даже не из-за легендарного его блеска, а именно из-за его количества.
Когда мы на ЗПК выплавили первые триста килограммов драгоценного металла девятисотой пробы, я взял два десятикилограммовых золотых слитка в обе руки и почувствовал себя на минутку царем Мидасом: он до чего ни дотрагивался, все превращал в золото. Но я, как и он, не хотел умереть с голода, потому попросил у высших сил сделать печать всего лишь на одной золотой