Тропами ада. Людвиг Павельчик
в форме головы какого-то зверя, определить породу которого я не мог, некогда, по всей видимости, начищено блестящую, сегодня же поблекшую и покрытую налетом времени, как и все остальное в этом странном доме. Саму же дверь, должно быть, не открывали с незапамятных времен – так глухо и отчаянно заброшенно она выглядела. Для уверенности я попытался потянуть за ручку, будучи, впрочем, заранее готов к тому, что мои усилия окажутся тщетными, в чем тут же и убедился. Несомненно, применив некоторое упорство и сноровку вкупе с подручными средствами, я смог бы преодолеть преграду времени и ветхих запоров, если таковые имелись, тем паче что за дверью действительно мог скрываться предполагаемый мною зал (пусть и не дворцовых размеров) и, быть может, еще кое-что достойное внимания. Однако, будучи человеком тогда еще здравомыслящим я, выяснив безосновательность моих ночных подозрений и будучи на грани постановки самому себе пренеприятного диагноза, предпочел ретироваться, обещая себе в будущем более реально смотреть на вещи и не заниматься глупостями.
После обеда я снова спустился к «своему камню», как я его для себя окрестил, чтобы провести пару часов в приятной прохладе на берегу будоражащей воображение темной реки. Я был уже достаточно взрослым и обладал изрядной долей скепсиса, чтобы ожидать встретить тут эльфа или фею, но, если бы таковые существовали, они, несомненно, обитали бы именно здесь, под сенью старых корявых деревьев, корни которых тут и там пробивались сквозь дерн в самых причудливых формах. Наверняка именно в таких местах ваяли свои волшебные творения Гауф, Андерсен или Хоффман.
Что-то притягивало меня к этому камню, словно это был не просто минерал, вросший в землю и удачно вписавшийся в ландшафт, а нечто гораздо, гораздо более серьезное. Что-то такое, что я не смог бы облечь в форму доступных мне сухих слов, к сожалению, всегда ограничивающих полет мысли и урезающих размах фантазии, насильно заключая ее в свои свинцовые рамки.
Многие поколения окрестных красавиц поверяли, должно быть, этому плоскому, намертво засевшему в земле обломку скалы свои девичьи секреты, он был молчаливым свидетелем тайных ночных свиданий, первых поцелуев и горячих объятий, робких надежд, как сбывшихся так и тех, которым не суждено было сбыться; на его гладкую поверхность падали сладкие слезы счастья и горькие – страданий. Они приходили и уходили, лишь он неизменно оставался здесь, веками вбирая и храня воспоминания… Позиции камня на берегу его сестры-реки были незыблемы.
Вновь открылась во мне эта поэтическая жилка, препятствующая здравомыслию. Но, поскольку я был ни в коей мере не расположен вливать свою лепту слез в коллекцию камня, я силовым моментом подавил в себе не красящие мужчину сентиментальные поползновения и предался отстраненному созерцанию черного речного потока.
До чего все же странная личность моя хозяйка! Зачем нужна ей эта аура таинственности, исходящая как от нее самой, так и от ее жилища? Какая нужда ей во всех этих сплетнях и пересудах, неизменно сопутствующих всему,