Тропами ада. Людвиг Павельчик
большую важность. Прикусив от усердия нижнюю губу, она старательно выводила букву за буквой, словно на конкурсе каллиграфии. Стул, на который я до сих пор не рискнул садиться, опасаясь его ветхой неблагонадежности, не скрипел и не шатался под ее точеным станом, словно доказывая мне свою добротность. Серое, давно вышедшее из моды больших городов, платье с прихотливо-витиеватыми кружевами на рукавах и таким же кружевным воротником, было ей как нельзя кстати, восхитительно облегая ее стройную фигуру с грациозно прямой, как у вышколенной монастырской воспитанницы, осанкой. Было совершенно ясно, что платье сшито не словно на нее, как принято говорить о безукоризненно сидящей одежде, а именно для нее. И как хотел бы я быть тем портным, что производил замеры!
Светлые, чуть вьющиеся волосы девушки были разбросаны по плечам и спине с той грациозной небрежностью, что характеризует обладательниц великолепного вкуса и изрядной самооценки. Несомненно, этот воздушный ангел, по неведомым причинам избравший для занятий письмом мою унылую келью, не мог быть дочерью лакея или конюха, о чем свидетельствовал весь его облик. Я явственно слышал легкий скрип пера по бумаге и, как мне казалось, мог различить само дыхание моей ночной галлюцинации, нежданно-негаданно навестившей меня в награду за мои дневные подвиги.
Этому созданию было не более восемнадцати – я мог бы поклясться в этом, имея некоторый скромный опыт в общении со слабым полом. Моему взору был доступен лишь профиль девушки, но этот профиль навеки врезался в мою память, прямо-таки впечатался в нее, словно тавро, своими неповторимыми чертами, обрамленными восковой аристократической бледностью.
Наличие прекрасной незнакомки в моей комнате ночью на повергло меня в шок или недоумение – каким-то странным образом я осознавал, что сплю и сознание мое отключено, а виденное – лишь плод нейробиологических связей в моем мозгу. Но как я был благодарен этим связям, подарившим мне такое чудесное видение этой ночью! Я позволил себе молча наслаждаться бестелесной картинкой, боясь нечаянно проснуться и спугнуть моего дивного призрака, продолжающего строку за строкой создавать какой-то рукописный шедевр.
Но вот она, видимо, закончила свой кропотливый труд и, отложив перо, вздохнула не то с облегчением, не то озабоченно. Аккуратно промокнув исписанный лист, девушка подула на него и для верности помахала им в воздухе, после чего согнула пополам и вложила в зеленый конверт, который взяла тут же, в бюро. Затем снова подняла глаза к потолку и улыбнулась чему-то. От этой ее улыбки я перестал дышать, хоть и считал себя не способным более воспринимать такого рода раздражители.
Следующее ее действие мне откровенно не понравилось, если не сказать – шокировало. Выудив из складок кружевного воротника своего платья не то иголку, не то булавку, девушка, помедлив мгновение, решительно проколола себе большой палец правой руки и прижала его к конверту, словно пытаясь таким образом запечатать его