Она так долго снилась мне…. Тьерри Коэн
она растрогала своей красотой и необычностью, постепенно входит в ее жизнь, открывает двери ее дома, сопровождает ее в прогулках, пьет с ней чай, слушает ее странные истории, надеясь пробиться сквозь завесу ее безумия.
Я был просто-таки опьянен ощущениями, которые давал мне этот новый способ писательства. Когда я писал в тетради, каждое слово было как бросок в будущее. Я не имел права вымарать строчку или вырвать лист, каждую фразу следовало продумать и взвесить, прежде чем доверять ее бумаге. Я хотел, чтобы написанное мною было прекрасно как по содержанию, так и по форме, хотел двигаться вперед без терзаний и сомнений. А теперь с помощью клавиатуры и экрана я мог начинать вновь и вновь, мог возвращаться назад, стирать, менять местами фразы, рождая на виртуальных страницах такую историю, какую хотел. Не было ни прошлого, не будущего. Только сам момент писательства, наслаждение творчеством, упоение возможностью укротить время, отказавшись от него. Я очутился в пространстве, где чувствовать означало творить, где боль становилась инструментом, а любовь превращалась в иллюзию, и ни в одной точке этого пространства машины не попадали в аварии, заскользив на льду.
Они решительным шагом вошли в квартиру, требовательно взглянули мне в глаза, внимательно оглядели комнату в поисках улик.
– Что тут за бардак? – воскликнула Хлоя с привычной иронией в голосе.
Я окинул помещение беглым взглядом.
– Давно не убирал, вот и все.
– Я вовсе не об этом. Ну, вернее, не только об этом, – уточнила она, сморщившись при виде царящих вокруг грязи и беспорядка. – Почему ты закрылся и ото всех спрятался? Почему не открываешь Жошу, когда он звонит?
– Как это? – Я изобразил удивление.
– А так! Жош ломился к тебе несколько раз.
– Почти каждый день, – лаконично подтвердил Жош, устраиваясь в своем любимом кресле.
– Я не слышал.
– А я звонила десятки раз! – добавила Хлоя.
– Мне не хотелось подходить к телефону, – признался я.
– Что с тобой творится, Иона? – обеспокоенно спросила Хлоя.
– Что со мной… – повторил я, пытаясь протянуть время, чтобы обдумать ответ. – Я пишу.
– Пишешь?
– Да. Целыми днями пишу, – ответил я, показывая на компьютер, стоящий на столе в столовой.
Она помолчала, пытаясь понять, насколько правдоподобно мое объяснение и как обстоят дела с моим душевным здоровьем.
– И что же ты пишешь?
Я вдруг ужасно застеснялся. Сказать ей, что пишу роман, – глядишь, решит, что я принимаю себя за писателя.
– Ну так, одну штуку, – выкрутился я. – Просто историю. Ничего интересного, но зато я хоть чем-то занят.
– Что за фигня! Мы же за тебя волнуемся, Иона! Уже предполагали самое худшее!
– Ну например?
– Ладно, проехали. Худшее, значит, худшее. И давно ты стал писать?
– Я всю жизнь писал.
– Ты