Мертвые бродят в песках. Роллан Сейсенбаев
секретарь обкома закатывает рукава и ловит рыбу, пусть они узнают, что такое наша работа. Сынок, разве это не подтверждение высокого уважения, высокой любви, которыми ты пользуешься среди людей?»
И словно в доказательство слов Корлан, в это время в сенях послышались громкие голоса, вошли несколько человек. Это были рыбаки, близкие друзья Кахармана. Каждый из них поздоровался с ним за руку, молча сели.
Кахарман продолжал прерванный разговор:
«Снимут меня, поставят другого, стоит ли размышлять об этом… Лучше скажите мне, – теперь он больше обращался к матери и Беришу, хотя и с некоторой шутливостью, – поедете со мной или останетесь с отцом?»
«Дороже всего на свете для меня твой отец и наше Синеморье. А вам дай Бог счастья и благополучия. Вот и все, чего я хочу в этой жизни», – ответила мать решительно и спокойно.
«Значит, правда, что вас сняли?» – прямодушно спросил молодой парень Есен, сын старухи Жаныл.
«Правда, Есен, чистейшая, правда», – ответил Кахарман. В его облике не было усталого уныния, напротив, он был собран, энергичен. Люди оживились, чтобы вступить в разговор, но Есен опять опередил других: «Кахарман ага, зачем вы тогда посылаете меня на годичные курсы мотористов? Если будет другой начальник над нами, я не поеду на эти курсы!» Есен был решителен и взволнован.
«Ты думаешь, если сняли Кахармана с работы, так и жизнь вокруг остановилась? Всем нам дорого Синеморье, Есен. Долг каждого из нас – отдать морю все доброе, что имеем. Учеба и знание еще никому не вредили. Ты, Есен, конечно, умеешь ловить рыбу, но теперь, кроме этого, еще и технику освоишь. Иначе как ты думаешь прокормить свою мать? Ты должен ехать учиться. А обо мне не беспокойтесь, я найду себе место. А вот морю… морю, наверно, трудно будет без меня. Еще труднее».
Сказав так, Кахарман задумался.
Пришло время прощания. Корлан отвела сына в сторону и спросила тихо: «Наверно, в области тебя упрекнули тем, что твой отец стал муллой?»
«Нет, разговора такого не было», – уклонился Кахарман от ответа, тайно удивляясь прозорливому, чуткому уму матери.
Неистово хлеставшие косые струи дождя, вдруг стали слабеть, вскоре дождь прекратился совсем. Однако небо все еще было в черных тучах, хотя свинцовые прежде волны стали уже кое-где светлеть. Желтый песок разбух, до пределов напоенный влагой. В ауле, не дождавшись, когда прекратятся ливень и буря, бросились к морю: кто пешком, кто на лошадях. Люди были возбуждены, их голоса в предутренних сумерках далеко разносились по побережью.
Насыр, все еще молясь, обернулся и увидел подбежавшую сумасшедшую старуху Кызбалу. Она, как и Насыр, была насквозь промокшая, седые редкие волосы, выбившиеся из-под платка, лезли ей в глаза, но старуха пристально и выжидающе глядела в море.
Единственную радость, единственного сына отняло море у Кызбалы. Но если недолгим было ее материнское счастье, то женского счастья она отведала лишь крохотный глоточек. Всего год