Театр «Глобус». Андрей Феликсович Гальцев
и Дола, и местное человечество большими треснутыми губами. Говорить ему было больно, и тем весомее звучали его слова.
– Порядочный алкоголик Душейкин пьёт не потому, что ему пить хочется, а потому что он обиды растворяет. И один из моих обидчиков – ты, Дол! – так он завершил свою горячую речь.
– Да за что я угодил в этот чёрный список?! Опомнись, Коля!
– А вот за что. Слушай внимательно. Вчера я разбирал домашний архив и нашёл под диваном записную книжку, в которой записано: такого-то числа такого месяца, такого года, ровно одиннадцать лет назад, прошу заметить, некто Дол взял у меня сто рублей. С учётом грянувшей затем деноминации, получается рубль, всего один рупь! Но с учётом длительной последующей инфляции, ты задолжал мне три рубля, Дол! Слышишь ли ты меня?! – Коля постучал по столу костяшками синеватых пальцев.
– Уймись, путаный человек! – с вынужденным добродушием ответил Дол. – Через пару недель в том же самом ветхом году я вернул тебе деньги, но ты почему-то не занёс это в свою книжку!
"Деньги" – это "день гибели", – расшифровал Крат.
– Потому что ты не вернул! – закричал Душейкин диким голосом.
– Потише там, – издали скомандовала повариха.
Эхо трижды прокатило её голос. Быть может, она застала прежнюю, заводскую пору: густой пар из котлов, стук на разделочных столах, бодрые голоса в зале: "Петя, я занял очередь, а ты займи столик!" На что Петя с привычной радостью житейской правоты ответно кричал в человеческом лесу: "Занял уже! Возьми мне двойную порцию: я сегодня остаюсь на сверх-урочку". "Ага, значит, Нинка-технолог тоже в ночь пойдёт?" – с трудовым зубоскальством откликался товарищ. Ничего этого больше нет, исчезли те голоса, тот общественно-трудовой люд.
Трое сутулых, что давеча питались, покинули зал; зрители исчезли, но Душейкин эмоций и жестов не угасил. Тогда Дол вложил в его ладонь четыре копейки. С шипящим презрением Дуся рассеял монетки между столов – стоп, нет, и тут же бросился их подбирать и бормотать, что ему пригодятся всякие средства и нечего гордиться, надо смиренно собрать монетки. Двое друзей тем временем вышли на улицу.
– Мы все оказались на краю, – сказал Крат, который после позитивного эксперимента остро нуждался в правдивых интонациях. – Коля опередил нас на шаг и оказался ближе к предпоследней черте.
Вышел Коля Душейкин. Точно балерун после пробежки, он застыл на пустыре, вслушиваясь разом во все стороны, потому как пьяница это чуткий приёмник питьевого шанса.
– В алкоголизме что привлекает, – оценил стойку Душейкина Крат, – ясная и доступная цель в жизни. Трезвость пустынна и длинна, словно казённый коридор, а для пьяницы смысл жизни разливают в посуду. Какая милая, утешительная конкретность!
– Аппетитно высказываешься, прямо хоть сейчас принял бы маленько, – облизнулся Дол.
– Здесь одно плохо, – перебил его Крат.
– Что?
– Обман. Когда истина слишком проста, когда её можно пить или цитировать, она, скорее всего, обман.
– Ну