Колода предзнаменования. Кристина Линн Эрман
прошептала она, крепче обхватывая руку Джастина. У нее было видение об этом дереве, но она все равно не знала, что это… или как это остановить.
– Ты тоже это видела, – хрипло произнес Джастин. – Серость. Видела же, правда?
Мэй кивнула и ощутила тошноту.
– Давай выбираться отсюда. Мама должна об этом узнать.
Они спешно пошли обратно через лес, полностью позабыв о споре. Даже когда вонь давно прошла, Мэй все еще чувствовала прикосновение гнили к своей коже, словно та проникла в самые ее поры. Тот дым снова и снова поднимался в ее голове и протягивал к ней крючковатые пальцы.
Айзек Салливан прижал ладонь к склепу в их фамильном мавзолее, в котором должны были похоронить и его, и вздохнул. На мемориальной табличке по-прежнему было выгравировано его полное имя.
Он показал ей средний палец.
Ему не очень-то нравилось навещать свою могилу – это не самый приятный опыт, и если уж приходить к ней, то лучше в компании друга и украденного пива. Но сегодня это казалось необходимым, хотя Айзек был трезв как стеклышко и не общался с единственным другом, которого предпочел бы взять с собой.
– Эта гребаная семья, – пробормотал он, шагая вдоль ряда склепов; его шаги эхом отражались от мраморного пола мавзолея. – Этот гребаный город.
Большинство усопших жителей Четверки Дорог были похоронены глубоко под землей, их прах хранился в забытых коридорах катакомб под ратушей. Но все основатели владели собственным крылом в главном здании мавзолея. Он был построен из красно-коричневого камня и полированного мрамора, в строгих рядах склепов стояли десятки урн.
Взгляд Айзека метнулся к самой большой мемориальной доске в центре помещения, на которой был выгравирован фирменный кинжал Салливанов.
Здесь был похоронен Ричард Салливан. Основатель. Его предок.
Айзек не был знаком с ним лично, но это не имело значения – он ненавидел Ричарда. За то, что тот пошел на сделку, условий которой не понимал, с монстром, которого никогда толком не видел. За то, что запер своих потомков в городе, где люди умирали жуткой смертью, и доверил им положить этому конец. За то, что наделил Айзека силой, которая привела к урнам, аккуратно выставленным рядом с его пустой могилой.
Чувство вины обожгло ему горло и вызвало слезы в глазах, но Айзек заставил себя посмотреть на плиты по бокам от его. Калеба и Исайи. Это меньшее, что он мог сделать, учитывая, что два его старших брата погибли из-за него.
Скорбь по ним была жестоким, странным, двусторонним ножом, который заставал Айзека врасплох всякий раз, когда он думал, что начал исцеляться. Боль ослабла лишь после того, как он перестал пытаться остановить поток своих страданий и смирился с мыслью, что его горе всегда будет, как открытая рана.
Внезапно сзади прозвучал голос и вскрыл ее заново.
– И вправду, гребаная семейка, – сказал Габриэль. – Черт, как же я ненавижу это место.
Айзек повернулся, подавляя устойчивую пульсацию паники в груди, и воззрился на своего единственного