Аккорд. Александр Солин
что и сама не очень сопротивлялась… А потом приходила к нему еще несколько раз, и мы с ним этим занимались…"
И тут я все понял. Меня обдало волной жаркого, срамного стыда. День вдруг разом померк, а к горлу подступила равнодушная тошнота.
"Перед армией сказал, чтобы я его ждала и что когда вернется, то женится на мне… Ну, в общем, вот так…" – проникали в меня словно сквозь вату ее слова.
Оглушенный громом признания, я сидел с окаменевшим лицом, отгоняя воображение от смутной тени мужчины, который занимался с ней тем же, чем и я.
"Я так и знала, что все так кончится…" – всхлипнула она, и голова ее поникла.
Мне пора было что-то сказать, но тупое, безжизненное разочарование опечатало мой рот. Натали сидела рядом, отвернувшись и тихо всхлипывая. Молчание затянулось, и казалось, еще чуть-чуть, и оно станет красноречивее слов. И я сказал:
"Но у тебя же первый раз была кровь…"
"Была… – эхом откликнулась Натали и громко всхлипнула. И вдруг упала рядом со мной на колени, обхватила меня, неудобно прижалась и заплакала в голос: – Юрочка, миленький, родненький прости меня, пожалуйста, прости, я тебя обманула, это были месячные! Я не хотела, чтобы ты знал! Я же никогда не любила этого проклятого Лешку, я только тебя люблю, тебя одного!.." – и дальше сплошной бабий вой – тоненький и безнадежный.
Я поднял ее и повел, безутешную, в мою комнату. Там впервые раздел ее, уложил, лег рядом и прижал к себе. Ощутив на груди горячую влагу, сказал:
"Не плачь. Ты сегодня же переедешь к нам"
Она затрясла головой:
"Нельзя!"
"Почему? Почему нельзя?"
"Нельзя…" – тихо и печально ответила она.
Я добрался до ее скорбного лица и, глядя в него, воскликнул:
"Почему – нельзя? Ведь я тебя тоже люблю!"
Так я впервые огласил великое чувство, обозначив им то огромное и нежное, что с трудом вмещалось во мне. Покрыв горячечными поцелуями любимое мокрое лицо, я проник в Натали, и она, глядя на меня с лихорадочным блеском, попросила:
"Юрочка, прошу, кончи в меня!"
Я не послушался и сделал по-своему. Ребенок? Да, я не против, но показывать пальцем будут на нее.
"Ну, зачем, зачем ты меня не послушал…" – бормотала она, подбирая и запихивая в себя то, что я выплеснул ей на живот.
"Натка, глупая, не надо!" – пытался помешать я.
"Нет, надо!" – опечатала она ладошкой горлышко.
Ну и ладно, вдруг смирился я и стиснул мою неразумную любовь. Волосы ее пахли полынью и мятой.
"Ты меня правда любишь?" – бормотала Натали.
"Очень!" – отвечал я.
"Ты же меня не бросишь с ребеночком?"
"Никогда!"
Во второй раз она обхватила меня руками, ногами, прилипла бедрами и велела:
"Кончай, теперь уже все равно…"
Я отпустил вожжи и поскакал прямо в пропасть. Потом она гладила меня, обмякшего, и бормотала то, что потом бормотали все мои женщины:
"Ты мой самый родной, самый любимый, самый единственный…"
Уходя, она сказала:
"Не приходи пока, потерпи несколько дней, я