Так говорил Бисмарк!. Отсутствует
наши позиции, чтобы доказать справедливость своих слов. Вимпфен попробовал на основании политических соображений склонить нас на более выгодные для французов условия. Мы должны бы желать скорого и прочного мира: для этого нам полезно показать свое великодушие. Пощада армии обязала бы к благодарности весь народ и возбудила бы дружественные чувства. Противное было бы началом бесконечной войны. После этого я взял слово, так как дело коснулось моей специальности. Я сказал ему, что можно было бы положиться на признательность государя, но не народа, а всего менее французского. У них нет ни прочного государственного порядка, ни учреждений; формы правления и династии сменяют одна другую, и при этом последующее правительство не считает обыкновенно себя обязанным выполнить обязательство предыдущего. Если б император крепко сидел на своем троне, то можно было бы рассчитывать на его благодарность, заключая условия сдачи армии. В настоящем же положении было бы глупостью не воспользоваться всеми выгодами, какие нам представлялись. Французы – завистливый и честолюбивый народ. Они были недовольны Кениггрецом и не простили нам его; а Кениггрец им не сделал никакого вреда. Какое же великодушие с нашей стороны может заставить их отказаться отплатить нам за Седан. Вимпфен не хотел согласиться со мной: он утверждал, что во время империи Франция научилась предпочитать мирное развитие военной славе, что она готова объявить братский союз всех народов и т. д. Было нетрудно доказать ему, что принятие его условий затянуло бы войну, а не способствовало бы ее окончанию. Я покончил тем, что мы остаемся при своих прежних требованиях».
«Затем говорил Кастельно и объяснил по поручению императора, что последний вчера передал королю свою шпагу только в надежде на почетную капитуляцию. Я спросил, чья это была шпага, шпага императора или шпага Франции. – Шпага императора, отвечал тот. – В таком случае об изменении условий не может быть и речи, быстро сказал Мольтке, и довольная улыбка скользнула по его лицу. Если так, мы завтра снова начнем битву. В четыре часа я снова велю открыть огонь, заключил Мольтке, и французы поднялись, чтобы уйти. Я постарался остановить их и еще раз обсудить дело; в конце концов, дело свелось на просьбу о продлении перемирия, которое дало бы им возможность обсудить в Седане вместе с своими наши требования. Мольтке сначала не соглашался на это, но уступил потом, когда я ему представил, что от этого никакого вреда для нас быть не может.
Второго сентября утром в 6 часов перед моей квартирой в Доншери появился генерал Рейль и объявил, что император желает говорить со мной. Я тотчас оделся и, неумытый, в пыли, как был в старой фуражке и больших смазных сапогах, поскакал в Седан, где, как я полагал, находится император. Но я встретил его уже во Френуа, за три километра от Доншери на шоссе. Он ехал в пароконной коляске с тремя офицерами, а трое других сопровождали его верхом. Из них мне были известны только четверо: Рейль, Кастельно, Москова и Вобер. Я взялся