Горестная повесть о счастливой любви. Октябрь серебристо-ореховый. Дракон, который плакал. Виктор Аркадьевич Бердинских
(приглушенно, издали): скрежет лесопилки, лязг и грохот на нижнем складе («лесобирже»), ржание рабочих лошадей, свистки паровозов на железнодорожной узкоколейке.
Внезапно всё замирает.
На авансцене зачитывается (вживую или в записи) стихотворение
«Мы ходим по костям…».
Окончание «немой сцены» и продолжение действия – по удару лагерного «била» (подвешенного у КПП – «вахты» – куска железнодорожного рельса).
Л е д е н ц о в (поднимает руку и командует). Закончить досмотр!
Надзиратели кучкуются возле начальства и уходят.
Заключённые подбирают разбросанные вещи и разбредаются по назначенным баракам – на «поселение».
В центре площади остаются только вновь прибывший, переминающийся от мороза с ноги на ногу з/к П ё т р И в а н о в и ч и случайно оказавшийся здесь местный лагерник Н и к о л а й.
Н и к о л а й (подходя к П е т р у). Что, паренёк, не жалует лагерный-то Дед Мороз?
П ё т р (еле шевеля губами). Да уж – как будто черти всю ночь на мне горох молотили…
Н и к о л а й. Ну – ништяк: сейчас в бараке оклемаешься помалу…
П ё т р. Добраться бы до него: что-то больно уж худо мне… Хотя бывало и похуже. На сортировке в тридцать градусов выгрузили в час ночи – прямо в снег по колено, мордами ничком уложили. А добрая половина этапа – в летней одежде и обуви, кое-кто – вообще в тапочках… Тут же – на улице, при свете фонарей – затеяли «санобработку»: стригли всех наголо. Длинноволосых набралось человек восемьдесят – так что стрижка эта шла до самого утра. Многие поморозились: ноги, руки, щёки… Ну а когда запустили на ночёвку в зону, «блатняки» провели свой «шмон»: все более-менее приличные и тёплые вещи забрали себе, а «на сменку» всучили всякое рваньё… Я вот тоже только в «казёнке» остался…
Н и к о л а й. Ну, это всё – дело наживное: была б голова на плечах, да целая к тому же… А ты, хлопчик, из каких мест будешь?
П ё т р (сердито). Да какой я тебе, на хрен, «паренёк-хлопчик»?! У меня уже три десятка за горбом, из них два года – во фронтовой разведроте. Боевых наград – почти дюжина!..
Н и к о л а й. Ну-ну, не гоношись: я ведь обидеть-то не хотел…
П ё т р. Да ладно… А ты сам-то, мужик, откуда?
Н и к о л а й. Мужики пашенку пашут, а мы тут лес валим… Э-эх: «Украина золотая, Белоруссия родная!..» Из-под Орши мы! Слыхал про такую?
П ё т р (оживившись). Да ты что?! Я ведь сам – из села под той самой Оршей…
Н и к о л а й. Из которого это села?
П ё т р. Из Ивановки.
Н и к о л а й. Ети твою с бритвою!.. Да быть такого не может!.. Да мы же всего-то в двух верстах от вас – у Красного оврага жили!.. Ещё ваш Ковалёнок – знавал такого? – у нас колхоз создавал. Чтоб ему ни дна, ни покрышки!..
П ё т р. Точно! Выходит – земеля?!.. Ну, так – со свиданьицем! Петро меня кличут!
Н и к о л а й. А я – Николай!
Жмут друг другу руки, обнимаются.
Н и к о л а й. Я тебе, землячок, помогу. Помни только одно всегда: здесь, в лагере, ни с кем не связывайся: ничего не видел, никого не знаю! Тут бережёного Бог бережёт, а небережёного