Гарпагон. Николай Владимирович Андреев
– растерялся Рева, – даже не знаю.
– Поверьте. Они вам потом всю жизнь будут благодарны!
Подтолкнув малыша к губернатору, Берг отошёл к журналисту.
– А вы, молодой человек, идите куда хотите. Вам ведь всё это, – сказал он, обводя рукой площадь, – побоку. Дети, ёлка, праздник Новый год… Что об этом напишешь? Ничего, что было бы интересно Москве.
Кривицкий категорически не согласился с таким утверждением. Сказал, что Москва большая, интересы у неё разные, и многих – он это знает абсолютно точно – волнует жизнь в российской глубинке. И его, кстати, она волнует тоже. И если бы не хронический дефицит времени – бич всех командированных журналистов, он бы сегодня вместе со всеми обязательно… Тут Кривицкий поймал на себе насмешливый взгляд Берга и осёкся. Так, словно его застали за чем-то крайне неприличным, опустил голову и, пытаясь раздавить носком ботинка твёрдую льдинку, подумал о том, что всё это со стороны, должно быть, выглядит крайне некрасиво. И ещё подумал: чтобы вникнуть в проблемы жилищно-коммунального хозяйства вовсе не обязательно присутствовать на митинге протеста против повышения тарифов, тем более что проблемы везде примерно одинаковы.
С этой мыслью он взял одной рукой девочку, с которой минуту назад любезничал мэр, другой – губернатора и под песенку о папе, который всё может, вступил в хоровод.
Хоровод с каждой минутой становился всё многочисленней. Не прошло и получаса с того момента, как мэр заставил своих подчинённых встать с детьми в круг, а уже чуть ли не вся площадь – от мала до велика – собралась у ёлки.
Какие-то мальчишки бесцеремонно втиснулись между журналистом и девочкой. Потом между ними встрял какой-то нагловатого вида невысокий паренёк. Потом полная девочка лет четырнадцати, подталкиваемая в спину мамой и папой, пыталась забрать у Кривицкого руку губернатора. Но тут уж ни тот, ни другой не поддались – не желая, чтобы их разделяли, крепко сцепили ладони и не разжимали до тех пор, пока девочка, обессилив от безуспешных попыток прорвать оборону взрослых, не отвалилась на руки разочарованных родителей.
Над площадью зазвучала песенка из мультфильма «Мама для мамонтёнка». Несмотря на то, что Кривицкий слушал её невнимательно, вполуха, где-то на втором куплете незаметно для себя впал в какое-то странное оцепенение – мысленно повторяя: «Пусть мама услышит, пусть мама придёт…», стал думать не о том: когда попадёт на митинг, как скоро соберёт материал для статьи, сумеет или нет доказать причастность окружения губернатора к махинациям в системе ЖКХ, а о детях – тех, кто остались без мамы и тех, кто рано или поздно останутся без них.
Он вдруг вспомнил, что не звонил своей матери недели три, если не больше; что она чем-то болеет, а он, неблагодарный, забыл, чем; что клятвенно обещал отвезти её на кладбище к отцу, а сам буквально на следующий день умотал в гости к людям, которым, как потом оказалось, был совершенно безразличен.
Ему стало жалко: детей, потерявших своих родителей, родителей, потерявших своих детей, мамонтёнка, который не один десяток лет плывёт к своей маме сквозь волны