Час двух троек. Ферестан Д'Лекруа
хочу этого видеть!
Александр на краю.
– Саша, стой на месте, я сейчас подойду. Стой только.
– Нет, Грегор, нет, они, они не дождались!– он срывается на крик,– Они взяли…
Не успел. Я не успел. Сашка – дурак – шагнул вниз. Край кончился, воздух не держит тел.
Сашка!
Остолбеневший как бревно, оставшееся от аллеи, стою на пустой улице. Сам себе ненужный.
Стемнело, но побитые дио-фонари не зажигаются, лишь светится под ногами желтая тропинка для слабовидящих. Такую трудно разбить, и то, она занесена чем-то белым…
Что это? Снег?
Перья.
Город был забелен белесыми, совсем не птичьими перьями. Поднимаю голову в поисках их источника. Они все еще летят. Падают из темно-золотистого неба, смотря в которое слишком долго – кажется везде божьи глаза, как великолепное цветное око на пере павлина. Да, да, на каждом пере глаза. Белые пустыни, без зрачков оазисов, летящие прямо на меня и падающие в грязь, чтобы навсегда ослепнуть, и не видеть хотя бы настоящего.
Мне бы так.
Круг четвертый. Ох уж эти пророки
Мы не уничтожаем религию, уничтожая суеверие.
Цицерон
«Кали-Ола». Бар «Шахри». Тридцать два года спустя…
Вначале был хороший день. День, вернее Ночь Его рождения. Не помню себя в тот день, что я делал, наверное, пил. А впрочем, сейчас мне трудно вспомнить и что было вчера, неделю назад, месяц, год, если бы только Харон не хранил исходники всех дней прожитых с тех пор. В тюрьме каждый день тянется до бесконечности: время режет тебя как острейшая бритва. Если только не занять свой мозг хоть чем-то. Харон, покажи им, пусть знают.
….Кому «им»?....
….звездам, Харон, звездам….
– И мне напомни. Да, да, наполни еще раз, – это уже бармену, иначе не поймет моё желание, старика в молодом теле, да еще и говорящего на устаревшем диалекте. Душа бы так не старела.
И Харон напоминает.
Раз. Два. Три. Проекция пошла…
В этот день совпало Благовещенье с Великой субботой. И пришел Он. Прочитав ту благую новость, спустя сутки я лечу к ивритам, в кашу религиозных помешательств и войн. Харон задним числом до того дня вписал мое имя в билет некоего клерка, который конечно туда не полетел. Чертов паршивец, почему дал полететь мне? Все пропуска, оцифровки личности, списки «Первых на поклон к Нему», везде оказался Я. Семь моих раздвоенных Я в каждой нужной строчке. На третий день Его пребывания с нами, я уже вхожу в Храм-Детскую, больше похожий на хоспис, где святое дитя, явившееся вместо сошествия Благодатного огня, в трех днях от роду уже ждет своего вновь обещанного распятия. Да, они забыли Откровение, для них не слышим хор теологов сорока религий и сект, что во второй раз креста не будет. Крест уже на нем, повешен на шею, разве что бриллиантами не украшен. А в пяти тысячах километров, зияет забытой осенней новостной дырой печать Зверя в 666 трупов-суицидников. Нет, Саш, убитых. Мне бы поплакать на твоем плече, вспоминая слова последнего шестидесятника: