Чугунные крылья. Николай Горицветов
ситуации. Мужа вон убили. Вначале ничего не предвещало. Оттого такая тревожность в отношении Никиты. А я за него, как за себя говорю: для него защищать слабых и больных – смысл жизни. Иногда он просто в этом слишком яростен бывает. Такая «ярость благородная», как в известной песне.
– Ты как психолог говоришь, Света, тебе бы им работать.
– Ну, должность медсестры имеет что-то общее.
И так, постепенно, сквозь вздохи, беседы и молитвы, Ирина Юрьевна привыкла к тому, что её дочь ездит на метро в другую часть города вместе со своим другом – соседом и однокурсником.
В институте Маша предстала, конечно, молчаливой и одевалась более чем скромно. Но всё равно не могла остаться незамеченной. Мало того, что лицом была хорошенькая, так ещё и такую фигуру не могли полностью скрыть никакая просторная одежда. Институтский народ, надо отдать ему должное, оказался всё-таки сдержан, прилипаний к девушке не возникало. Но уж про себя-то все её отмечали. Даже седовласые профессора покашливали от неожиданности и забывали, о чём говорили и думали.
Наконец, к Маше подошли, но Никита мог не волноваться – подошли другие девушки.
– Привет! – запросто начали они разговор.
– Привет! – ответила Маша.
– А чего ты такая молчаливая-то?
– Ну… Какая есть… Нравится так.
– Интересная ты!
– Маш, – включилась другая девушка, – с такими… – она поперхнулась, – внешними данными, – подруги рассмеялись, – и такая зашуганная. Что-то не очень ясно.
Далее последовали вопросы о том, одевается ли Маша в модные наряды, ходит ли в модные магазины.
– Я не знаю, зачем это надо. Во что одеваюсь, меня устраивает, – пояснила девушка, через год после немоты.
– Да… не знаю, чего сказать… слышала про такие явления, но чтобы так, вживую встречать!.. Ты не из деревни какой?
– Нет, из Москвы. Просто… так жизнь моя прошла… А деревню я люблю, правда.
Девушки не знали, что ещё спросить, были ошарашены.
Все происходившее в институте Маша рассказывала матери во всех подробностях. Ирина Юрьевна всё узнавала так, будто сама присутствовала на всех занятиях – лекциях и семинарах. Врач так и говорил про аутистов, что они либо молчат, либо говорят очень хорошо – подробно, красочно, умно строят фразы. Маша молчала с четырёх до ровно семнадцати лет, до дня рождения. Но хоть она и заговорила, аутисткой всё равно осталась, ибо сохранялись особенности поведения.
Ещё один выпускник той школы и того класса – Костя Савин, с поступлением в вуз медлил. Он выбрал тот же – некуда, мол, деваться – но пока пошёл на подготовительное отделение. Поступил он на год позже Никиты и Маши. Зато он встречался в своём идейном кружке с более зрелыми представителями движения анархистов. В телефонном разговоре Костя приглашал в кружок и Никиту.
– Ох, и далеко ж ты запёрся в этот институт химический. А я уж за тобой последовал. Просто ты любишь химию, а я – поваренную книгу анархиста.
Последовал смех обоих.
– Тебе