Чугунные крылья. Николай Горицветов
что убьёшь!
Костя отошёл, глядя в глаза Никите, отдышался и сел на стул.
– Что мы, нацики, что ли – убивать несогласных? Анархизм – гуманная идеология.
– А ведь вы правы, – прокомментировал Рагулин и узнал имя. – Никита, по-моему, лучше всех усвоил, что такое анархизм. Возможно, не хуже меня в нём разбирается.
Вновь Никита оказался на высоте – как в институте, так и в этом убогом собрании. Ничего он здесь нового не узнал, кроме того, каким психом может быть Костя.
Ирина Юрьевна ходила с дочерью в церковь каждое воскресное утро, за редкими исключениями. Временами она, уже без дочери, также ездила на кладбище, как говорила «к своему Володеньке» – это убитый муж. Там, стоя перед его могилой, она разговаривала с ним, как с живым, сообщала все подробности. И какой стала Маша, и как она заговорила, как ей Никита помогал учиться, а теперь из одноклассника стал однокурсником, что велика вероятность их серьёзных отношений, но она всё равно не может этому полноценно порадоваться. Даже у покойного она будто спрашивала совета…
– Эх, Володенька, вот связался ты не пойми с кем, и всё… В могилу лёг… И этот Никитка может тоже куда-то сунуться, в итоге ещё и Маша овдовеет, мало ей в жизни было горя! – Ирина Юрьевна всплакнула. – Я столько в этом парне твоего нахожу, темпераментный такой же. С идеями какими-то там, хоть бы развеялись они. Нет, чтоб жить просто, по Божьим установлениям.
Вот как звучали разговоры женщины с могилой мужа.
А вот Маша в это время оставалась в квартире одна. Это бывало и в период её немоты. Перед отправлением на кладбище мать тщательно спрашивала её, хорошо ли она себя чувствует, говорила, что едет помянуть всех родственников.
И в этот раз Маша чувствовала себя обычно: сидела за учебниками, потом ненадолго включала телевизор, радиоприёмник. Но добавилось кое-что ещё. В дверь позвонил Никита, зная, что она одна.
– Ты чего, Никит? – спросила девушка, заглянув в глазок.
– А что, без мамы боишься меня пускать?
Маша открыла.
– Не то чтобы… Но непривычно как-то… А что ты хотел?
– Ничего особенно, просто поговорить с тобой, о чём при маме было затруднительно.
– Ну заходи.
– На кухню давай пройдём, где ты снова начала говорить.
Они сели на те же самые стулья с железными спинками.
– В этом обществе инвалиды, в том числе ментальные, как ты, подвергаются дискриминации.
– С чего ты взял?
– Если бы не это, ты бы и с немотой запросто ходила бы в школу, а не только числилась в списке класса.
– Да я вроде сама не хотела.
– Но почему? Могла бы и хотеть, если бы к тебе там были расположены. Всё из-за твоей изолированности, так?
– В-общем-то да… – задумалась Маша.
– Там холод душевный, тюрьма какая-то. А здесь, с мамой – тепло, общение. Правильно?
– Правильно… – глубоко вздохнула Маша.
– Ещё облик твой прекрасный. Одиночество да такой облик привели бы в школе к тому, что тебя бы просто до-мо-гались! А я, хоть и тоже ослеп от