«СЭкс» в большом спорте. Правда о «Спорт-Экспрессе» от топ-журналистов двух поколений. Игорь Рабинер
было непонятного! Причем любому – начиная от руководства страны. Еще в журнале «Смена», откуда меня выдернул в «Советский спорт» Лев Волькович Россошик, бывало, главред Лиханов, серьезный детский писатель, сообщит творческому коллективу, что его, Лиханова, такого-то числа и к такому-то часу ждут на самом верху на каком-то важном идеологическом мероприятии и всем надо будет его дождаться, дабы он нам с пылу, с жару, не расплескав впечатлений по дороге, поведал о важнейших установках партии с правительством. И врывался он, вдохновленный услышанным, на шестой этаж, где мы сидели, готовые уже к восприятию. Вот только – чего…
– Не в первый раз на высшем уровне была высказана озабоченность: слабо мы ищем новые формы, многое продолжаем делать по старинке, не понимая, какое нынче на дворе время и какие требования оно предъявляет к печатным изданиям. Не уловили изменений: да, раньше очень много чего было нельзя, но теперь-то, теперь – как же многое можно! И надо задуматься, спросить себя строго и честно: а соответствую ли я критериям этого «можно», есть ли мне место в рядах тех, кто уже перестроился?!
У Альберта Анатольевича были усы а-ля Эркюль Пуаро в исполнении актера Дэвида Суше, и когда он напрягал свои «серые клеточки», пытаясь передать весь пафос этих руководств к немедленному действию, усы начинали шевелиться, как ему наверное, казалось, угрожающе, а на самом деле – очень смешно. И приходилось смотреть мимо шефа, чтобы не рассмеяться в такой непростой для страны момент. Пометав впустую громы-молнии, Лиханов уносился куда-то дальше, где еще не слыхали о его близости к первым лицам, а мы, оставшиеся и не услышавшие ни слова конкретики о том, чего от нас там, собственно, хотят, утешались тем, что везде, оказывается, по-новому работать не готовы – что уж тут о журнале нашем говорить…
Но в молодежно-комсомольском издании «перестраиваться» получалось проще: у Нагибина или Приставкина можно было выклянчить рассказ, который подходил бы нам больше, чем взрослому «Огоньку», и эти гении мысли, как фокусники из рукава, вытаскивали из стола что-то озорное, ранее запрещенное; космонавт Глазков мог начать говорить о полетах осторожную правду, не прикрываясь более жанром научной фантастики, а я как ведущий военно-спортивной темы писал очерк о самом молодом в стране генерале, параллельно сражаясь с цензурой за слово «война» применительно к Афганистану. Фамилия у главного военценза, помню, была подходящая – Злобин, но он тогда уже сдавал позиции.
А теперь перенесемся в кабинет главного в «Совспорте», Кудрявцева – надо признать, более просторный, нежели лихановский. Зато уровень встреч в верхах у Валерия Георгиевича был пониже – вроде коллегии Спорткомитета, где мыслили не такими глобальными, как в Кремле или на Старой площади, категориями. Да и «мыслители», дело прошлое, были те еще. Кудрявцев, собирая нас у себя, пересказывал их речи довольно коротко: «Залез, значит, Грамов (председатель комитета) на трибуну и как начал п…дячить, что все у нас в спорте херово. И так на два часа». – «А потом-то что, Валерий Георгич?» – «А