Принцип причинности. Аркадий Евдокимов
Красиво… Так я Машке и сказал. Длинный комплимент придумал. И сразу отпросился до вечера, мол, поработать надо. И был благосклонно отпущен. И не мешкая спрятался на втором этаже. Устроившись на древнем плюшевом кресле, я аккуратно развязал тесёмки и раскрыл наконец старую серую папку с фиолетовой выцветшей каллиграфической надписью «Дело № 176».
Содержимое оказалось более чем разнородным – тут были и старые, пожелтевшие от времени листки, исписанные чёрными и фиолетовыми чёрнилами, и листки посвежее, исчерканные шариковой ручкой, и совсем новые, белые до хруста, с надписями, сделанными шариковой и гелевой ручками. Повозившись с час, я разделил содержимое папки на три части. Одна представляла собой эскизы каких-то аппаратов, её я отложил на потом, чтобы показать Ивану Фёдоровичу, машиноведу и большому специалисту по деталям всевозможных механизмов, чертежи – это по его ведомству, мне они всё равно непонятны. Другая часть была мне ближе – голимая математика. Ещё пару часов я пытался разобраться, какой проблемой занимался автор. Работа показалась мне очень странной, как будто кто-то неумелой рукой пытался наудачу применить математический аппарат, чтобы описать какой-то процесс. Вот он работает с теоремой Лопиталя, не заметив, что в знаменателе явно недифференцируемая функция – а это явная ошибка. А здесь он зачем-то пробует преобразование Лапласа. А вот и матрица Якоби с непонятным детерминантом… С наскоку здесь не разобраться, придётся долго биться, а порой и гадать, что именно хотел описать автор. Ведь для математики всё равно что описывать – систему авторегулирования ракеты или бачок унитаза – формулы будут одни и те же. Вот и гадай, что он хотел получить, над чем бился. Хоть бы сказал…
Пришлось отложить «на потом» и математику… Я взялся за третью, самую объёмную часть рукописи. Это были разнокалиберные листки, исписанные разными ручками, но одним и тем же аккуратным убористым почерком. Больше всего она походила на дневник, а скорее даже на воспоминания. Страницы были пронумерованы и, к сожалению, части их не хватало. Но восстановить последовательность событий не представляло труда. Я взялся читать, и чем дальше углублялся в рукопись, тем становилось интереснее.
Когда в тексте замелькали знакомые с детства названия – Серебровка, Кадочниково, я не придал этому значения – мало ли Серебровок в России. Хотя две соседние деревни с названиями, знакомыми с детства – редкость. Но когда автор упомянул Суханку, у меня неприятно засосало под ложечкой, три знакомые деревни показались мне перебором, тем более одна из них с довольно редким названием. Но оказывается, это были ещё цветочки. На двенадцатой, кажется, странице мне попалась гувернантка Шапокляк! Это простым совпадением быть уже не могло. Ведь прозвище «Шапокляк» придумал Эльвире Георгиевне я! Вот тебе раз! Выходит, Владимир (если, конечно, это писал он) бывал в тех же местах, что и я? И тоже в детстве. А детство-то, судя по его возрасту, у нас с ним проходило в одно и то же время. Прозвище «Шапокляк» так взволновало меня, что я схватился за телефон, чтобы позвонить Владимиру