Тень Серебряной горы. Сергей Булыга
Стёпка сказала, что его ждёт Шалауров.
– Подождёт! – строго ответил капитан.
Пододвинул миску, начал есть. Спросил, не слышно ли чего про петербургского.
– Нет, ничего, – сказала Стёпка. – Крепко дрыхнет!
Капитан согласно покивал. Доел с аппетитом, хлопнул чарку казёнки, встал, пошёл к порогу обуваться, одеваться. Стёпка подала ему ремень и саблю. Он подпоясался, кивнул Стёпке, даже подморгнул, и вышел.
В сенях его и в самом деле дожидался Шалауров Никита Павлович, тамошний самый крепкий купец, очень ловкий, просто шельма. Он и тут не постеснялся, а сразу кинулся наперерез и зачастил:
– Батюшка Василий Юрьевич, не вели голову рубить, вели слово молвить! Говорят, вчера к нам человек из Петербурга приехал, и у него дело, так ведь я, если что…
Капитан медленно остановился, осмотрел Шалаурова с головы до пят, после опять глянул ему прямо в глаза и строго спросил:
– Кто тебе это сказал?
– Все говорят, – ответил, будто бы смущаясь, Шалауров.
– Вот у них тогда и спрашивай, – сказал капитан и, отстранив купца, прошёл дальше.
Там он вышел на крыльцо и повернулся к казарме. А уже дальше там, возле казармы, на плацу, то есть на утоптанной полянке, стояло его воинство, десять солдат Якутского драгунского полка, первый батальон вторая рота, под началом сержанта Петра Ситникова. Ровно десять, с досадой подумал капитан, так что если отдать Лаптеву тех десять требуемых солдат в помощь, то с кем он, капитан, тогда останется? С одним Ситниковым, что ли? Капитан не сдержался и хмыкнул. И это получилось как команда, потому что Костюков сразу поправил барабан и начал бить зорю, а все остальные подтянулись. Капитан прошёл к ним и остановился. Ситников выступил вперёд и начал докладывать, что за прошедшее время во вверенной ему команде никаких нарушений не усмотрено, потерь нет, беглых нет, все здоровы и готовы к дальнейшему несению службы. Капитан кивнул. Из строя вышел Гуськов, подступил к флагштоку, откозырял и, дёргая за верёвку, начал поднимать прапор. Все взяли на караул, и только Костюков бил в барабан. Когда прапор был поднят, капитан ещё немного подождал, и только уже после скомандовал вольно и спросил, нет ли у кого каких жалоб. Все молчали. Капитан обернулся. Шалауров стоял на крыльце.
– Ладно, – сказал капитан. – Пока все свободны. Но на тебя, Меркулов, поступила жалоба. Ещё вчера. Повторится – будешь у меня сидеть, скотина!
И развернулся, и пошёл к крыльцу. Никто ничего не спрашивал, все и без того знали, что вчера ещё с утра Меркулов напился до чёртиков, пришёл домой и бил жену смертным боем, соседи её чуть отстояли. Капитан такого очень не любил, и он сейчас посадил бы Меркулова, и дал бы ему батогов сколько надо, да не хотел он отвлекаться, и так дел собралось, подумал, вон сколько! И пока он это думал, подошёл к крыльцу. Шалауров медленно посторонился. Капитан прошёл мимо него, и, входя, не закрыл за собой дверь. Шалауров проскользнул за ним.
Капитан вошёл в горницу, расстегнулся и осмотрелся.
– Отслужил? –