Пёстрая книга лета. Евгения Михайлова
синих и коричнево-зелёных
вокруг моих колен, не видя их, —
ликует брачный танец насекомых
вне времени, но вот уже затих,
почуя ветерок из-за пригорка.
Они не видят неба, как колен,
тяжёлой тучи мокрая уборка
эфемеридный не пугает тлен,
волокна воздуха, его колечки
укажут безопасные кусты…
Вниз по горе, и зря дрожит сердечко —
дойдёшь и ты.
* * *
Опираясь рукою на тень на незримой стене,
еле видным ступеням свою доверяя нагрузку,
подымаюсь к себе, оставляю внизу костенеть
хрящ бесцельных минут,
пустоту-трясогузку.
Напишу на прозрачной стене свой невидимый след,
эхо лёгких касаний – рецепты продления жизни.
Письмена помогают и темноте просветлеть,
но помогут ли мне
тени словесной отчизны?
По неверным ступеням иду к тебе, письменный стол,
утешая себя, предавая старенью минуты.
Дом столетний
клавиатуру обрёл,
из-под клавиш ступеней получая мелодию утра.
Обретенье теней. Безбоязненно, как объектив,
огляди своё тело беспощадным рентгеновским взглядом,
огляди своё время
и пиши, удила закусив,
не о теле и времени, о невидимых гранях распада,
а о том, что растёт, расцветает, несёт семена,
проникает корнями, бетонные треплет заборы,
выпрямляет сердца
и дыхание женского сна.
Пустоту трясогузок наполняю внутренним взором.
Александр Гордеев
(г. Мценск, Орловская область)
Первый
Остаток ночи лёг в овраг густым туманом.
С востока начал свой поход прозрачный день.
В реке пытались облака отмыть румяна,
но тихо на воду упала утра тень.
В кустах заплаканных солист прочистил горло
и начал с гимна свету, солнцу и любви.
Минутой позже эту песню пели хором
все, кто мог петь, не только соло соловьи.
Над синим лесом улыбнулось солнце ярко,
смахнуло тень с лица реки под старый мост.
Туману, спящему в овраге, стало жарко,
он по траве разлился морем ясных слёз.
И вот шестой шагает смело, длинноного
дорогой светлою, не узенькой тропой,
а это значит, лета будет очень много,
он первый летний – из двенадцати шестой.
Шалун
В лукоморье сломалась погода —
ветер северный щёки надул.
Разогнал облаков хороводы
и пустился в бездумный разгул.
Растрепал тополя и каштаны,
воробьёв ограничил полёт,
раздробив в брызги струи фонтанов,
он кропил щедро праздный народ.
Смял спокойствие синего моря,
как салфетку бумажную смял,
забурунил,