Убивая Еву: умри ради меня. Люк Дженнингс
и торопливо удаляется, хрустя лопающимися под ее ногами осколками простреленной стеклянной крыши.
– Ты мне скажешь, какого хера тут делаешь? – спрашивает Квариани у Вилланель. – И убери свой «зиг». Ведь мы, в конце концов, обе – выпускницы Добрянки[3].
Вилланель медленно опускает пистолет.
– Твоя? – Квариани показывает на меня.
– Да.
– Извини, если мы грубовато с ней обошлись. Но я должна снова тебя спросить, Воронцова, что за херня тут происходит? Хозяин этого бизнеса платит мне за то, чтобы здесь все было спокойно, и тут мне звонят и говорят, что две сумасшедшие бабы залили весь склад дерьмом, сломали оборудование и испортили товара на сотни тысяч. И что я должна была делать?
Бледная женщина возвращается и ведет меня в обшарпанный женский туалет. Она нашла мне футболку, замызганный розовый свитер и выцветший рабочий комбинезон. На двери висит грязное полотенце для рук. Женщина жестами указывает на одежду и исчезает. Переодевшись в сухое и прихромав назад, я застаю весело болтающих Вилланель и Дашу. Там, где лежал бандит с пробитой головой, теперь лишь кровавое пятно. Когда я подхожу, Вилланель и Даша устремляют на меня взгляды.
– Мило выглядишь, – обращается ко мне по-английски Вилланель. – Тебе идет пролетарский шик.
– Угу, очень смешно. Ты успела заметить, что еще пять минут назад твоя новая подруга меня пытала?
– Да ладно, она извиняется, и ей правда очень жаль. И потом, она не новая подруга, а старая. Мы знакомы еще по тюрьме.
– Мир тесен.
– Да уж. Даша в Добрянке была известной личностью по кличке Шеевёртка. Ее отец был известный вор в законе. В Питере он имел такой вес, что прокуроры не осмелились судить ее в городском суде, а отправили за несколько тысяч километров в Пермь. И семья даже там смогла все уладить.
– Круто.
– Anglichanka? – спрашивает Даша, белозубо мне улыбаясь. – Ты англичанка?
Я игнорирую ее вопрос. Мои плечи до сих пор нестерпимо болят.
– А за что ее судили? – спрашиваю я Вилланель по-английски. – Что она натворила?
– Как-то вечером ехала в метро домой из института. Вагон был битком набит, и какой-то чувак стал ее лапать.
– Мою задницу, – добавляет Даша. – И я… – Она жестом показывает, как берет чувака за голову и яростно выворачивает. – Его шея так и хрустнула… как popkorn.
– Боже.
– Да ладно, я знаю.
– А свидетелей разве не было?
– Были, но отец с ними пообщался. – Потом она переходит на русский.
– Она говорит, это был ее эпизод. «MeToo», – объясняет Вилланель.
Глава 4
– Думаю, тебе пора называть меня Оксаной, – говорит она с ноткой сожаления в голосе.
– Наверное, пора. Мне нравилось Вилланель.
– Знаю. Классное имя. Но сейчас это опасно.
– Угу. Ладно… Оксана.
Мы лежим друг напротив друга в огромной старой эмалированной ванне в Дашиной квартире.
СИЗО, где сидела Вилланель и где Константин организовал инсценировку ее смерти в камере (