Метафизика Петербурга. Немецкий дух. Дмитрий Леонидович Спивак
колонию Ямбург[91].
Еще через сто лет после Ямгорода русские делают последний шаг длиной 23 километра, и располагаются на высоком берегу следующей реки – теперь уже Наровы, прямо под носом у нарвского замка Германа. Пожалуй, нигде в наших местах идея противостояния Востока и Запада не выражена так четко – и так прекрасно. До сих пор сердце путешественника, любящего историю родного края, поневоле начинает биться быстрее, когда комфортабельный автобус компании "Eurolines" делает последний поворот по улочкам Нарвы – и выезжает на длинный спуск, ведущий к мосту через реку.
Посмотрев вбок и назад, он может еще видеть мощный рыцарский замок с его белыми стройными стенами, будто перенесенный сюда некой волшебной силой из иллюстраций к романам Вальтер-Скотта, или из декораций к балету "Раймонда". А впереди справа уже будет подниматься за рекой более архаичный и приземистый, будто выросший за одну ночь из прибрежного песчаника, "Русский замок", с круглыми фланкирующими его башнями, по облику близкий к укреплениям как Копорья, так и Ямгорода[92] (но, впрочем, также ливонского Везенберга – теперешнего Раквере)[93]. Противопоставление "европейского" вида одной крепости – "русскому" облику другой было, кстати, проведено у нас достаточно рано, найдя себе великолепное отражение в памятной медали, выбитой в бронзе велением Петра I, в ознаменование взятия Нарвы его войсками в 1704 году[94].
Петр ведь вполне мог избрать устье не Невы, а Луги – или Наровы для того, чтобы "ногою твердой стать при море". Геополитических выгод такого решения было немало: читатель легко сочтет их самостоятельно. Сейчас нам уже трудно представить, как Пушкин гулял бы по одетым в гранит нарвским набережным, любуясь на силуэт замка Германа, как Чайковский спешил бы на премьеру "Пиковой дамы", рассеянно скользя взглядом по знакомым очертаниям Бояршего вала (впрочем, нет – вал наверняка снесли бы достаточно рано – скажем, по указанию Кваренги), или как Мировая Несказанность манила бы Блока вечерней порой, где-нибудь на пустошах, в стороне от Таллинского шоссе. Другое представить легко. К примеру, не вызывает сомнения, что остзейские карьеристы слетелись бы на разбор теплых мест в департаментах Ивангорода с не меньшей быстротой, нежели в Санкт-Петербург.
Семиотика "Яанилинна"
Мысленные эксперименты такого рода отнюдь не лишены смысла. У Тойнби можно найти их блестящие образцы; есть в этом жанре любопытные пассажи и у отечественных историков. Как бы то ни было, но в наши дни взгляд путешественника, отведенный от замков, скорее всего обратится к нескончаемой череде местных жителей, торопливо свершающих привычный для них путь по мосту через Нарву, от эстонской таможни – к российской, или обратно. А как же иначе – ведь Нарва с Ивангородом, практически слившиеся в одно целое к концу советской эпохи, были отрезаны друг от друга, что называется, "по живому".
Вот и приходится жителям Нарвы выстаивать длинные очереди
См.: Шрадер Т.А. Поселения немецких крестьян-колонистов в Петербургской губернии в XIX в. и в первые два десятилетия XX в. \\ Немцы в России: Люди и судьбы. СПб, 1998, с.84.
Если на улице темно, или видимость по какой-то другой причине плохая, то путешественник сможет освежить в памяти облик двух замков, приблизив к глазам новую эстонскую купюру в 5 крон. Вид на оба взят на ней с юга, примерно с середины фарватера реки Нарвы. На обороте изображен шахматист Пауль Керес, так что оформление банкноты было бы счесть вполне "политически корректным", если б художник не удержался и не изобразил светлое небо над Нарвой, но темную тучу – над Ивангородом.
Недурная фотография руин замка Везенберг приведена в работе: Ярв А. История Эстонии \\ Прибалтийско-финские народы. История и судьба родственных народов. Ювяскюля, 1995, с.101.
Изображение этой стороны медали приведено в альбоме: Корх А.С. Петр I и Северная война 1700–1721. М., 1990, с.37.