Звукотворение. Роман-мечта. Том 2. Н. Н. Храмов
ощущений, сравнимых разве что с теми, кои переживает ольха, когда на её сквозных, тонюсеньких веточках дрожат… свисают… срываются одна за другой серёжки… Родина – вот что окружало Бородина в те благоговейные и радостные минуты. Сергей Павлович словно припал существом своим к отеческой земле, вобрал в грудь колыбельный воздух родимых широт… И даже это было не всё. Горе потери любимой женщины, личные неурядицы, самобичевания, некое выпадание из жизни, из ауры общечеловеческой становилось выносимее, легче, ибо уже не шестым, не седьмым, а непонятно каким чувством прозревал он в мгновения долгие пребывания тут истину высочайшую: музыкой, только великой музыкой завтрашнего дня можно и нужно передать непередаваемое нечто, обрамившее сейчас, в усадьбе абрамцевской, его, исполнителя – обрамившее и обострённо возвысившее пианиста над самим собой.
НО КТО И КОГДА СОЗДАСТ ТАКУЮ МУЗЫКУ??!
Вот он подошёл к небольшому тому мостику, где когда-то, прислонившись друг к другу, пребывали в молчании солидарном, восторженном оба и на котором вскоре утешала она его – Серёжу! – замер… застыл в окружении бездыханной и напоенной солнечной свежестью лепоты, сам весь в стеклянных слезах, сквозь которые, как и тогда, глядит на мир, и, ничего не понимая, трогает слегка покосившееся, ветхое огражденьице – сподручник… ему и больно, и счастливо, и одиноко. Вновь отдаётся видению проступившему, прежнему: оба рядом, взирают молча на ручеёк, еле пробивающийся под льдистой корочкой, она отрешённо улыбается… Может быть, в те именно минуточки принимала решение какое-то или уже знала о недуге своём, предчувствовала: оставит его, навсегда, но сообщать об этом заранее не следует – зачем тревожить, ещё, глядишь, всё обойдётся… Затем он тяжело, не спеша поднимается по собственным следам обратно, сворачивает к церквушке махонькой, входит под сень приимную, предварительно сняв шапку, попадает в перекрестье взглядов с иконок, созданных в разные годы великими русскими художниками-передвижниками, ставит свечечку «о упокоении», не забывает подать милостыню… А слёзки не высыхают, он смотрит сквозь них, как через окно морозное, только вместо ледяного узора – прозрачный воск сплошной, и нельзя, нельзя смахнуть патоку солёную…
Вот он думает. Думает, а точнее, правильнее – не думает, это ему только представляется, что мысли колобродят в нём. Зачем насиловать душу свою? От себя не убежишь. Он ещё не знает, что вскоре начнёт страдать сильнейшей бессонницей и никакие советы-ухищрения медиков не помогут, не исцелят. Он не размышляет в привычном нашем понимании – живёт мигом, пытается свыкнуться со случившимся, представить грядущее и… всё чего-то ждёт… Словно возникнет в отдаленье ОНА, его Наташенька, и они отправятся дальше и продолжат беседу о главном… Всплывает вдруг в памяти, как она, вселив в него энергию, жизнь! слегка занемогла – то ли атмосферное давление в день тот какой-то упало резко, то ли он действительно уподобился энергетическому вампиру, о чём с замиранием сердца её же и немедленно