Полное собрание сочинений. Том 19. Анна Каренина. Части 5-8. Лев Толстой
как она тогда напомнит ему его теперешнюю шутку.
Щербацкий говорил старой фрейлине Николаевой, что он намерен надеть венец на шиньон Кити, чтоб она была счастлива.
– Не надо было надевать шиньона, – отвечала Николаева, давно решившая, что если старый вдовец, которого она ловила, женится на ней, то свадьба будет самая простая. – Я не люблю этот фаст.
Сергей Иванович говорил с Дарьей Дмитревной, шутя уверяя ее, что обычай уезжать после свадьбы распространяется потому, что новобрачным всегда бывает несколько совестно.
– Брат ваш может гордиться. Она чудо как мила. Я думаю, вам завидно?
– Я уже это пережил, Дарья Дмитревна, – отвечал он, и лицо его неожиданно приняло грустное и серьезное выражение.
Степан Аркадьич рассказывал свояченице свой каламбур о разводе.
– Надо поправить венок, – отвечала она, не слушая его.
– Как жаль, что она так подурнела, – говорила графиня Нордстон Львовой. – А всё-таки он не сто̀ит ее пальца. Не правда ли?
– Нет, он мне очень нравится. Не оттого, что он будущий beau-frère,[1] – отвечала Львова. – И как он хорошо себя держит! А это так трудно держать себя хорошо в этом положении – не быть смешным. А он не смешон, не натянут, он видно, что тронут.
– Кажется, вы ждали этого?
– Почти. Она всегда его любила.
– Ну, будем смотреть, кто из них прежде станет на ковер. Я советовала Кити.
– Всё равно, – отвечала Львова, – мы все покорные жены, это у нас в породе.
– А я так нарочно первая стала с Васильем. А вы, Долли?
Долли стояла подле них, слышала их, но не отвечала. Она была растрогана. Слезы стояли у ней в глазах, и она не могла бы ничего сказать не расплакавшись. Она радовалась на Кити и Левина; возвращаясь мыслью к своей свадьбе, она взглядывала на сияющего Степана Аркадьича, забывала всё настоящее и помнила только свою первую невинную любовь. Она вспоминала не одну себя, но всех женщин, близких и знакомых ей; она вспомнила о них в то единственное торжественное для них время, когда они, так же как Кити, стояли под венцом с любовью, надеждой и страхом в сердце, отрекаясь от прошедшего и вступая в таинственное будущее. В числе этих всех невест, которые приходили ей на память, она вспомнила и свою милую Анну, подробности о предполагаемом разводе которой она недавно слышала. И она также чистая стояла в померанцевых цветах и вуале. А теперь что? – Ужасно странно, – проговорила она.
Не одни сестры, приятельницы и родные следили за всеми подробностями священнодействия; посторонние женщины, зрительницы, с волнением, захватывающим дыхание, следили, боясь упустить каждое движение, выражение лица жениха и невесты и с досадой не отвечали и часто не слыхали речей равнодушных мужчин, делавших шутливые или посторонние замечания.
– Что же так заплакана? Или поневоле идет?
– Чего же поневоле за такого молодца? Князь, что ли?
– А это сестра в белом атласе? Ну, слушай, как рявкнет дьякон: «да боится своего мужа».
– Чудовские?
–
[Шурин,]