Милюль. Вадим Шильцын
забором, ожидая, когда же они появятся, чтобы потешить свою собачью душу.
Примерно те же чувства обнаружила в себе Милюль. Если бы она была собакой, то выдала бы их вилянием хвоста, но она была человеком, маленьким и беззащитным перед взрослой здоровенной тёткой Элеонорой. Кабы Элеонора надумала драться, то моментально победила бы, но в том и дело, что драться она не могла. Незримый забор условностей, приличий и обычаев человеческого мира крепко удерживал её от применения физической силы. Даже для того, чтобы отвесить Милюль оплеуху в воспитательных целях, ей необходим был очень веский повод, а повода Милюль решила не подавать. Потупившись, Милюль пролепетала ангельским голоском:
– Надо думать, не всем будет интересно смотреть, как вы показываете…
– Вы это слыхали? – перебила её, обращаясь неизвестно к кому, мадам Элеонора.
– Что? – переспросила тётка Юлия – что слыхали?
– Вы слыхали, как разговаривает ваша… ваша… – мадам не нашла подходящего слова и всплеснула руками.
– Что ты сказала такое? – спросила тётка у Милюль – повтори-ка.
Милюль скроила ещё более невинное лицо и произнесла:
– Я только хотела сказать мадам Элеоноре, что ругаться некрасиво. Так же некрасиво, как выщипывать брови, но оставлять нетронутыми усы.
Если бы вы видели, какой произвёлся эффект! Что стихия? Что молнии и шквалы? Милюль даже съёжилась, до того страшной сделалась мадам Элеонора:
– Ах ты, гадкая мерзавка! – выкрикнула она, задыхаясь – Где ты видела усы? С чего ты взяла, что у меня усы? Ты думай прежде, чем говорить!..
Мадам Элеонора кричала всё громче. Она уже не могла остановиться. Возмущение, гнев и чёрт знает что ещё несли её, унося всё дальше от человеческого облика.
Сергей Пантелеймонович деликатно отвернулся и, ухмыляясь в бороду, пыхтел сигарой. Тётка Юлия и Алексей с удивлением разглядывали беснующуюся мадам Элеонору. В их взглядах не прослеживалось ни капли сочувствия. Лишь любопытство. Наконец, мадам прекратила орать. То ли устала, то ли осознала дикость собственного образа, этого не знает никто. Она плюнула на палубу и нервной, подпрыгивающей походкой удалилась.
– Обиделась – после непродолжительной паузы констатировал Сергей Пантелеймонович.
Тётка Юлия нашла уместным сделать Милюль замечание, хотя Милюль не услышала в его голосе того укора, который заключался в словах:
– Эх, Милюль, весь день сегодня ты меня огорчаешь. Нельзя так выводить из себя взрослых людей.
Милюль хотела, было ответить что-нибудь покаянное, как вдруг взвыла корабельная сирена. Все взгляды устремились наверх, на капитанский мостик. Белый, как мечта, капитан появился наверху и прокричал в железный рупор:
– Дамы и господа! Попрошу вас покинуть палубу и разместиться в каютах. Надвигается небывалый шторм.
Довольно неохотно дамы и господа зашевелились, покидая места у перил. Некоторые бунтари даже тихо ворчали,