.
представлении за девушку, скорее подчиняющуюся своему темпераменту, чем любви? Следовало сказать, что ты меня любишь, и убедить меня в этом самым живым образом. Тогда бы ты заставил меня убедиться, что я тоже тебя люблю, и тогда бы тебе не пришлось обижаться на то, что ты влюблен только один, а я, со своей стороны, не должна была бы воображать, что ты поддаешься лишь воздействию удовольствия, которое ощущаешь, имея меня в своей постели. Я не знаю, любил ли ты меня меньше на следующий день, но ясно, что ты меня не добивался.
Племянница была права, и я подтвердил ей это; но оправдываясь при этом, потому что должен был опасаться, чтобы она не сочла, что я захотел, чтобы она со мной расплатилась своей благосклонностью за те услуги, что я оказал ей. Мы увидели, взвешивая наши аргументы, что при взаимности любовных чувств женщины к мужчине, именно на мужчину возлагается преимущество в чувствах и порождении тех мыслей, что у нее могут возникнуть, и которые могут его унизить, по крайней мере, если у мужчины достанет ума интерпретировать их в благоприятном для нее смысле. Женщину униженную нельзя ни любить, ни извинить жестокость, которая портит ее душу, ввергая ее в смутное чувство самоуничижения. Необходимо однако из этих общих рассуждений исключить душу раба, мужчины или женщины. Рабство порождает чудовищ. Так, я не понимаю, как илоты могли существовать на земле, не творя всякого рода злодейств.
Мы провели одну из самых нежных ночей, и утром она мне сказала, что это произошло только благодаря тому, что мы не начали с того, чем мы кончили, потому что иначе она никогда бы не проявила склонность ко мне, поскольку только г-н Н.Н., по всей видимости, мог сделать ее счастливой. Я же не был мужчиной, склонным к женитьбе.
Утром Марколина нас поздравила. Она пообещала нам спать все время одна. Она осыпала нас ласками.
Пришел Пассано вместе с моим братом, мы пошли за стол и моя племянница распорядилась насчет двух дополнительных приборов, с чем я согласился.
Мой брат не мог ходить.
– Я не привык ездить на лошади, – сказал он, – и, поскольку у меня нежная кожа, не удивительно, что я весь разбит. Да исполнится воля Божья! Я за всю свою жизнь не испытывал страданий, подобных тем, что вытерпел во время этого рокового путешествия, изнурившего мое тело и еще более душу.
Говоря так, он бросил страдающий взгляд на Марколину, заставивший нас прыснуть со смеха. Моя племянница, желая посмеяться, сказала:
– Я сочувствую вам, дорогой дядя.
При слове «дядя» он покраснел и, называя ее дорогой племянницей, отвесил ей самый дурацкий из всех комплиментов по-французски, полагая, что нас подловит. Я сказал ему замолкнуть и постыдиться, потому что он говорит как сущая свинья. Однако поэт Погомас говорил не лучше.
Этот рассказал нам, что, придя на место, где должна была быть фелука, он не знал, что и думать.
– Я вернулся, – сказал он, – вместе с господином аббатом в гостиницу, где, как я знал, вы заказали обед, чтобы что-то понять; но единственное, что я понял, это то, что хозяин вас ждет, и он ждет также принца и офицера, которые должны