Шахидка с голубыми глазами. Андрей Дышев
глоток. Ночная бабочка, шлепая крыльями по стеклу, торопливо ползла к луне. Соскальзывала, падала на подоконник, рассыпая мучнистую пыльцу крыльев, но опять упрямо взбиралась на стекло. Ей казалось, что этот манящий серебристый огонек совсем рядом…
– А вот эта… Яна Ненаглядкина… Ты ее лично знаешь? – спросил я.
– Ой! – махнула рукой моя подружка. – Мне ее жалко. Янка хорошая девчонка, но уж слишком впустила его себе сюда, – она постучала кулаком по груди. – Я как чувствовала, что это добром не кончится…
– И чем же это кончилось?
– Не знаю, – помолчав, ответила моя подружка. – Говорят, что она вены себе порезала… Может, умерла бедолага. Может, выжила. Я уже сто лет ее на тусовках не встречала…
– И давно она… это… вены себе порезала?
– Да уж недели три… Или даже месяц.
– Как она выглядела?
– Обычно. Как все. Худенькая, носик остренький, а губ вообще нет… А чего это вдруг тебя Яна заинтересовала? Я, между прочим, тоже могла попасть в припевки. У меня слух отличный, и на отборочном конкурсе заняла шестое место.
Она меня ревновала. Я вернулся в кровать, лег, натянул на себя простыню. Моя подружка приластилась ко мне, уткнулась носом мне в руку, в ту самую руку, которой я мог бы при желании дотянуться до ее кумира. Я лежал неподвижно, глядя на потолок, по которому плавали тени от тополя, и думал про Яну Ненаглядкину. Я представлял ее зареванную, с красными воспалившимися глазами, под которыми засохли черные разводы туши; и маленькое сердце девушки разрывается от ревности, от мучительной боли и любви; она кусает свои некрасивые тонкие губы и что-то шепчет бессвязное, а потом дрожащей рукой берет кухонный нож, со страхом и отчаяньем смотрит на матовое острое лезвие и, зажмурившись, с силой ударяет себя по запястью. Острая боль обжигает ей руку; Яна со сдавленным вскриком откидывает нож в сторону. Пульсируя, из порезанных вен выплескивается темно-вишневая кровь, веером брызжет на стены и зеркало. Девушка садится на край ванны, опускает кровоточащую руку под струю теплой воды, и боль постепенно стихает, и в голове становится пусто и легко, и затуманивается сознание, и грязно-бурая вода, закручиваясь в спираль, уносит с собой в черные зловонные трубы молодую жизнь…
Я не знал, как ее спасли. Может, кто-то оказался рядом. Может, она сама, испугавшись содеянного, доползла до телефона и позвонила в «Скорую». Ее отвезли в больницу. Потом – в реабилитационный центр. Психиатры старательно выправляли ей мозги, убеждали, что жизнь, как ни крути, – хорошая штука, что хилый мальчишка в кожаных джинсах не стоит того, чтобы обрывать ее, что впереди ждет большое и светлое счастье…
И тут темной ночью появляюсь я. И Яна просит меня передать некоему профессору Лембиту Веллсу, что ему угрожает смертельная опасность. Откуда девушке стало известно об этом? Случайно услышала чей-то разговор? Или кто-то из ее соседей по палате в бессознательном бреду выдал секреты преступников?
Не знаю, не знаю. Но, видать, эта тайна слишком много стоит, коль убийца с таким усердием пытался отправить