Либгерик. Олег Ермаков
попробовал местной водицы, чуть разбавленной спиртосодержащим раствором. Там градусов, как у пива.
– Вполне достаточно для разгона.
– Никто не собирается разгоняться.
Кристина отмахивается и надевает юбку.
– Я тоже хочу выйти, – говорит Шустов.
– Разве я тебя запираю? Тут две магнитные карточки.
– Я с тобой.
– Ну уж нет! – отрезает Кристина, поправляя блузу и надевая сверху приталенный пиджачок.
– Да не на конференцию. А в обувной. Помогу выбрать сапоги.
– Нет.
– Почему? – растерянно спрашивает Шустов.
– Потому. Своим сивушным ароматом распугаешь весь персонал.
– Тьфу ты! Как будто они не квасят. Экие нежные эти корейцы. Ты что, не слыхала, как они ржут на улицах? Прут такими тиграми. Ну, улыбнутся для приличия. А сами тигры и есть. Ихнюю страну так и называют: прыгнувший тигра. Прыгнувшая. То есть… Ладно, иди-иди. Привет профессору Тадж Махалу Юнгу.
– Его зовут Юонг.
– Какая разница, Тадж Нахал он и есть Тадж…
Шустов надевает халат, наливает в чайник воду, включает его.
– Да, а что, гид звонила? – спрашивает он.
– Звонила, – коротко отвечает Кристина.
Шустов ждет, но Кристина не продолжает, роется в плоском портфеле.
– И чего она?
– Ничего, – в тон ему отвечает Кристина.
– Ну и хрен с ней, – бросает Шустов и заваливается на постель, берет пульт, включает арабский канал, повышает громкость.
Кристина морщится, но ничего не говорит, торопливо собирается и проходит в прихожую. Надевает плащ, берет сумку. Клацает защелка на двери. Шустов остается один в номере, наполненном арабской тарабарщиной.
– Что ж! – ожесточенно кричит он бородатому арабу, берущему интервью у другого бородатого араба в мечети. – Камин затоплю! Буду пить! Хорошо бы собаку купить!..
Закипает вода в электрическом чайнике. Шустов заваривает чай. Подождав, пьет его, сидя за стеклянным столиком у окна, под арабский громкий говор, но не глядя на экран. Смотрит он в окно, на заснеженную крышу церкви в окружении высотных домов, в окнах которых сияют солнца, множество корейских солнц.
Эта фантастическая картина завораживает тем, что странным образом напоминает солнечные волны Байкала, солнечные волны юности, солнечные волны тайги. И тело Шустова пронзает давнее предчувствие счастья, и он испытывает мгновенное возвращение жадности – жадности, с какой озирал горизонты явные и мнимые. Каким огромным и волшебным был мир. И Байкал грохотал сказочным морем, морем иных эпох, морем шаманских сказок, над которым летал смешной и нелепый черноволосый луноликий последний, ну или предпоследний, эвенк заповедного берега – Мишка.
Он вспомнил и его фамилию – Мальчакитов.
Мишка Мальчакитов, так его звали. Он и был проводником в дикий мир Байкала, тайги. Да-а-а…
Хотя в те времена Шустов и не смог бы назвать себя другом этого эвенка. Так, знакомым. Мишка слишком любил огненную воду, водил