Три билета в кино. Яна Ткачёва
целом, у нас даже общих тем для разговора было не так уж много. Мы не проводили вместе выходные, не устраивали семейные вечера, не говоря уже о том, что он не жил со мной, как обещал нашему отцу. Сейчас мне кажется, он испытывал чувство вины за то, как поступал со мной. Но я могу его понять. Получить в восемнадцать лет почти подростка, за которого нужно нести ответственность, кому такое понравится? Поэтому мы жили так, как умели. Он жил отдельно и платил мне половину своего месячного содержания за молчание. Выгодная сделка. Я брал все, что мог получить.
На кухне показалась Марина. Я мельком взглянул на кухонные часы, оказалось, прошло около получаса с тех пор, как она скрылась в моей комнате. Маринка была немного бледной, Олег взволнованно поднялся и подошел к ней, мягко обхватив за плечи. Думаю, что он мог бы пить воду из лужи, если бы она попросила.
– Ну что там? – нетерпеливо спросил я, пока она, уткнувшись в грудь Олега лицом, глубоко дышала.
– Она сильно пострадала, но все не так плохо. Сейчас ей ничего не угрожает, насколько я могу судить. – Марина обернулась ко мне и села за стол. А теперь, – она строго посмотрела на меня, – давай обсудим все то, чему мы здесь стали свидетелями.
Я одновременно испытал глубокое облегчение и чертову неловкость. От разговора не отвертеться. Маринка с самой школы держала за яйца моего брата и всех, кого считала нужным. Эта подруга умеет получить то, что ее интересует, так что проще сразу сдаться.
ВАСИЛИСА
Чувство полета. Это ни с чем не сравнимое ощущение легкости и невесомости сделало меня почти счастливой. Словно потоки воздуха подхватили одеревеневшее тело и понесли в пустоту. Ни чувств, ни эмоций.
Но он поблизости, никогда не отступает. Больно дернув за волосы, меня вырвали из благословенного небытия и потащили. Удары сыпались отовсюду. Пинок. Грубый тычок. Вырванный клок волос. Все вперемешку. А потом пришла боль. Везде, в каждой клеточке уставшего тела, она взрывалась и пульсировала, не отпуская. Удар – боль. Новый удар – новые грани боли. В сознании вспыхнула мысль, что сильнее, больнее уже невозможно. Все оттенки прочувствованы и пережиты, хуже ведь быть не может. И я упрямо сжала губы, чтобы не вырвалось ни стона, ни мольбы о пощаде.
Но я просто не до конца разобралась в многогранности страданий. Потому что когда пришла боль, которая разорвала меня на части, я поняла, до этого была лишь прелюдия. Настоящее страдание здесь. В навалившемся всем весом, дышащем перегаром теле. В этой дикой агонии. В грубых толчках. Вот она – настоящая пытка. И я кричала. И молила о пощаде, ненавидя себя, показывая слабость и ничтожность своего тела. Мой крик все длился и длился. Смешиваясь с ударами и приказами заткнуться. Смешиваясь с кровью разбитых губ. И этой агонии не было конца. Наконец потная мозолистая ладонь надавила на лицо, и я почувствовала, как сознание меркнет. Я надеялась, что больше не будет ничего. И мне удалось заслужить смерть. Ведь любой пытке рано или поздно должен настать конец.
Но потом появились руки и подхватили меня. Не злые крепкие кулаки, а чуть шершавые неловкие ладони.