Прошедшее время. Рена Арзуманова
и развесила их трусы рядом. Его семейные и свои с кружевом. Где только брала такие. Он, честно говоря, только по трусам все понял.
А Маня даже не решилась заговорить с ним, когда он из экспедиции вернулся. Стояла на его пути и смотрела во все глаза, да косу теребила. Теребеха…
– Мить! Снег вот выпал. Всю ночь мело. – Соседка стояла за забором в потертой цигейковой шубе, пуховом платке и валенках. Лицо раскраснелось от мороза, но это ее совсем не молодило, а даже наоборот.
Димочка продолжал гладить Зейнаб и улыбался. Он вспоминал свою ночь. У Мани мело, а у него счастье.
– Мить, зайти-то можно?
Почему-то стало неприятно, что Машка войдет и будет топтаться по их с Тоней пустыне.
– Заходи, – тем не менее сказал он. – Не через забор же перекликаться. Только валенки сними. Нечего в них тут по чистому песку шастать.
Маня отворила калитку и вошла во двор. Стянула с ног валенки и, аккуратно ступая, пошла по песку в одних носках.
– А где табуретка-то, Мить?
Димочка оглядел двор. Табуретка стояла у стены, которая без окон. На табуретке таз с выжатым, но не развешанным бельем. У табуретки, прямо на песке, небрежно брошено полотенце, из которого Тоня ночью соорудила тюрбан, чтобы подобрать мокрые волосы.
– Постоишь, – ответил он соседке. – Не барыня.
Маня стянула с головы теплый платок, подняла лицо к солнцу и блаженно зажмурилась.
«Вот верблюдица, – подумал Дмитрий Иванович. – Сказали „стой“, она и стоит».
Он прошел к стене дома, положил таз с бельем на брошенное Тонькой полотенце и понес табуретку Мане. Она благодарно улыбнулась и тяжело села.
– С чего ты взяла, что Тоня померла?
– Люди так говорят.
– Много твои люди знают.
Димочка взялся за лопату и начал разбрасывать по двору песок. Подумал, что веревку для белья натянет позже, когда соседка уйдет.
– Мить… Я вот что спросить хочу… – Маня замолчала, тяжело вздохнула, сцепила пальцы рук так, что костяшки побелели. – Мить, а ты, часом, не умер?
Дмитрий Иванович остановился как молнией пораженный. Затем вбил лопату в землю, сделал несколько шагов по направлению к Мане и вновь застыл.
– И с чего такая глупость тебе в голову пришла?
– А чего это солнце только над твоим домом? Почему тебе одному хорошо?
– Ты, выходит, считаешь – раз человеку хорошо, то он умер?
– А то нет? – соседка нахохлилась, подобрала ноги и оперлась ступнями о нижнюю перекладину табуретки. Как курица.
– Какая ты старая, Маня, – четко произнес Митя. – Старая и дурная.
– Чего это я старая? Мы с тобой ровесники, поди.
Дмитрий Иванович сплюнул, пнул ногой торчащую из песка лопату и направился к Зейнаб. Верблюдице удивительным образом удавалось восстанавливать его душевное равновесие. Он приник к теплой шерсти, вдохнул аромат Тони и прикрыл