Облака сугробы неба. Стихотворения. Любовь Глотова

      И вот другой совсем проснулся день —

      у ног моих лежит и пятки лижет.

      Встаю, пью чай, смываю с тела ночь

      и разминаю в гонке до трамвая

      конечности, бужу свой трезвый разум.

      Люблю, люблю трамвайное движенье,

      вот он летит вокруг моих округ.

      Сегодня он плетётся, одинокий,

      не прозвенит, а промычит вослед

      умчавшемуся лихачу-машине.

      Ну, красно-белый, что ты хмуришь стёкла?

      Лети, лети, тебе пою зарю!

      У реки выросли плавники,

      выглянули из воды и глядят.

      А на них уставились рыбаки

      и бáржи гудят.

      Все огни направили фонари,

      чтоб разобрать.

      А баржá баржé гудит – не ори,

      незачем орать.

      Тебе звоню рассказать не забыть

      про плавники.

      Уплывёт река – как нам быть

      в этом городе без реки?

      Улицы все пусты,

      и пусты все дни.

      Пусть тогда и у нас вырастут хвосты,

      и мы поплывём одни.

      И направят все огни фонари

      вслед тебе и мне.

      Лишь баржá баржé прогудит – не ори,

      пусть плывут оне.

      Поутру очнёшься – ни чешуи, ни хвоста,

      посерёдке туловища, чувствуешь, пустота.

      Пустота осязаемая, будто бы видимая.

      Ты лежишь целая и невредимая.

      «Помилуй, Сыне Божий

      Иисусе Христе», – молчишь

      и ныряешь под кожу,

      летишь, летишь.

      Я ничего не знаю о себе,

      об этом городе, всю жизнь в котором,

      о человеке в бежевом пальто,

      что спит под алюминиевым забором,

      где рядом парк церковный и собес.

      Иду пуста по улице пустой,

      а мозг щекочет голосок простой,

      как будто пёрышко прилипло к носу.

      Он говорит: «Ну что же ты, постой», —

      и тыкает мне в спину папиросу,

      проснулся, стало быть. А я иду.

      Прожги мне куртку, кофту, лифчик, спину —

      я голос ваш не слышу на ходу,

      я запах ваш подальше отодвину.

      Я приходила оформлять две тыщи —

      пособие, которое о том

      свидетельствует, что ребёнок младший

      не ходит в сад, но, впрочем, вот вам сумка,

      там леденцы от кашля и батон.

      Но что же вы, ведь разве же забор,

      ведь разве же соседство с райсобесом —

      иль как его по-новому зовут —

      вас может разве оградить от ветра,

      от этого блистающего льда?

      Причастия действительней меня,

      действительнее города, в котором,

      и человека в бежевом пальто,

      что спит под алюминиевым забором.

      Действительнее кашля и батона,

      пособия на Сеню и Антона,

      точней, на Валю – это же она

      не ходит в сад, не ходит на горшок

      и всякий раз глядит, удивлена,

      на розовую ёмкость у окна.

      А ну как завтра клюнет петушок

      сей город в темя, покосясь на время:

      «О, что за семя, что вообще за племя?»

      И плюнет: «Тьфу». И сядет на горшок.

      синие