Анхен и Мари. Выжженное сердце. Станислава Бер
– надела выходной костюм цвета пыльной розы, деликатную шляпку с розовыми астрами, даже соизволила нацепить рубиновые серьги – чего уж теперь скромничать. Смуглую кожу её оттеняли белая рубашка и красные перчатки по локоть.
– Прочь! Прочь! – талдычил господин Громыкин, не слушая барышню.
– Отчего же не попробовать, Фёдор Осипович? Занятное дельце, – повернулся к нему лощёный господин Самолётов с причёской а-ля Капуль.
– Ну как знаете. Как знаете, – вдруг согласился рыжебородый дознаватель, возвращаясь к бумагам.
Делопроизводитель Самолётов проводил её в допросную часть помещения – покорнейше прошу садиться, галантно пододвинул ей стул, а сам вышел из комнаты и вернулся только через пару минут.
– Сейчас к нам приведут задержанного. Ровно на полминуты, как Вы похвалялись ранее. И уж, пожалуйста, времени даром не теряйте, – заговорщицки подмигнул ей Иван Филаретович и встал подле неё, вытащив из жилета часы на цепочке. Тик-так, тик-так.
Анхен молниеносно сняла длинные перчатки, достала блокнот и карандаш от Йозефа Хардмута, подаренный папа́ – последний из рождественской коробки, и приготовилась.
В кабинет сыскной полиции всё тот же толстый городовой ввёл ничем непримечательного мужика, коих на улицах города слоняется множество. Однако Анхен сумела заметить всё, что ей было нужно для рисунка – высокий с залысинами лоб, расчерченный морщинами, соловые тёмные глаза, крупную родинку на левой щеке, бородку с седой прядью, пиджак с чужого плеча, пыльные штаны и стоптанные сапоги.
– А чё надоть делать, а? – спросил мужик растерянно, переминаясь с ноги на ногу.
– Ничё! Стой смирно, – гаркнул на него служивый.
Делопроизводитель Самолётов отсчитал полминуты и кивнул городовому, задержанного увели. Анхен ещё минут десять шлифовывала портрет, прежде чем решилась показать работу этому щеголеватому франту Самолётову. В груди всё трепетало. Городовой опять привёл в кабинет мужика с родинкой.
– Боже мой! Mon Dieu! Как же это?! – воскликнул Иван Филаретович, забрав у барышни рисунок.
Какой кошмар! Сейчас её выведут отсюда с позором. Какой вздор, убожество и гордыня – возомнить себя талантом там, где живёт простая посредственность. Госпожа Ростоцкая надела перчатки, собираясь выходить, не дожидаясь, когда её к этому принудят.
– А я говорил, не слушаете Вы, юноша, старшего товарища. Не слушаете, – оторвался от бумаг господин Громыкин. – Ради Бога, барышня, не мешайте работать. Идите уже домой, к мама́н, к вышиванию и книгам. Домой!
– Ни в коем случае! – опомнился юноша.
– А куда ей прикажете идти? Куда? – растерянно спросил господин Громыкин.
– Господа, взгляните! Прошу вас, господа. Это же почти фотографическая карточка. Atelier de photographie!
Делопроизводитель Самолётов подошёл к дознавателю, затем ещё к двум служащим, демонстрируя портрет задержанного. Сослуживцы согласно закивали, глядя то на рисунок, то на мужика в стоптанных сапогах – он теперь не