На пажити Богоматери. Монахиня Алипия. Лариса Александровна Некрашевич
результаты уже есть, то есть, по воле Божьей, я помогаю пустым сосудам наполниться верой и передаю их в семьи, где они сами верой насыщают своих родителей. Многие из них уже вполне взрослые и самостоятельные люди, посещают церковь, крестят и венчают своих родителей.
За столом же матушка, как мне показалось, угощала только меня, все внимание было уделено мне, другие присутствующие были сами по себе. После обеда все стали петь «Отче наш», а я не пела. Матушка повернулась ко мне и сказала: «Пойте все вместе», и я тоже стала петь. Образовался круг, в центре которого стояла матушка. Она взяла со стола мой пакет с конфетами, подняла его вверх и сказала:
«Вот, один припер!» И стала брать пригоршнями и раздавать конфеты щедро всем со словами: «Это тебе, а это тебе, вот тебе». Когда в пакете осталось две-три конфеты, я к своему стыду увидела, что кулек дырявый. Она подняла высоко кулек и сказала: «А это тебе», и подала мне дырявый кулек с несколькими конфетами. Так и течет моя жизнь – это тебе, и это тебе, а мне – кулек с дыркой.
Все направились к выходу, из глаз моих тихо текли слезы. Матушка стала поперек дороги, препятствуя моему выходу, и крепко обняла меня. Я прижалась к ее виску.
– Кто, кто тебя обижает?
– Никто, матушка, – задыхаясь от слез, говорила я – все, все хорошо.
– У-ух, – и погрозила кому-то невидимому кулаком, чуть-чуть отодвинула меня руками и поцеловала в плечо. На Липу нападал сосед безбожник, часто ее обижал, но она терпела, а однажды сказала: «Смотри, болеть будешь», и вскоре он заболел – его парализовало.
Часто, гуляя, я проходила мимо ее дома, и она говорила мне, что считала нужным, а я все передавала св ей крестной. При очередной встрече матушка с огорода кричит мне: «Цы-ы-ц!».
Евдокия Петровна заболела, врачи прописали уколы или делать операцию. Липа кричит: «Не делай, не слушай!» Но никто не услышал ее голоса, да и не понял ее слов. Курс лечения провели, но у Евдокии Петровны перекосилось лицо.
Один человек, приходивший к матушке, долго не мог устроиться на работу. Она сказала к кому обратиться, и его приняли. Он потом иначе как «мамочка» ее не называл.
Матушка знала, когда Евдокия Петровна с бабулей говорили о ней, обсуждая и осуждая ее. После этого она с ними не разговаривала и ходила надутой.
В церкви на Демиевке часто кричала без видимой для нас причины, на все деньги, которые ей давали люди, покупала самые большие свечи и ставила всем иконам. Говорила: «Мне сказано ходить в эту церковь, а то ее закроют».
Бесы часто прятали ее вещи, и она бегала по огороду и кричала: «Дед, дед, отдай». На спине носила большой деревянный брус.
Я долго не могла избавиться от одного греха и каждый раз, возвращаясь из Флоровского, я видела Липу на остановке, но она не садилась в мой троллейбус. А в тот день, когда я превозмогла себя и покаялась, она вошла именно в тот троллейбус, где сидела я.
Бабуля