Странная история доктора Джекиля и мистера Хайда. Роберт Стивенсон
остаться в доме доктора дольше всех. Впрочем, он нередко засиживался у приятелей. Там, где Утерсона любили, его любили очень. Хозяева всегда удерживали молчаливого, сухого адвоката после ухода веселых и разговорчивых гостей; затратив много усилий на оживление, они отдыхали в его молчании. Доктор Джекиль не составлял исключения в этом отношении. Теперь, когда они сидели у огня, по выражению глаз этого высокого, полного, пятидесятилетнего человека с мягким, может быть, немного ленивым лицом, тем не менее носившем отпечаток талантливости и доброты, было видно, что он искренне и глубоко любил Утерсона.
– Мне хотелось поговорить с тобой, Джекиль, – начал адвокат. – Ты помнишь твое завещание?
Наблюдатель мог бы подметить, что доктору не понравилась эта тема, однако он весело отнесся к вопросу.
– Мой бедный Утерсон, – сказал Джекиль, – клиент вроде меня для тебя несчастье. Я никогда не видывал человека в таком отчаянии, как ты, когда я передал тебе мое завещание; разве вот еще этот мелочный педант Ленайон приходил в такую же ярость от того, что он называл моей научной ересью. О, я знаю, он очень хороший малый, тебе незачем хмуриться, превосходный малый, и мне всегда хочется почаще видеться с ним. Но что правда, то правда, он мелочный педант, невежественный брюзга-педант. Никто не приводил меня в такое негодование, как Ленайон.
– Ты знаешь, я никогда не одобрял его, – продолжал Утерсон, безжалостно оставив в стороне последнее замечание друга.
– Моего завещания? Да, конечно, знаю, – сказал доктор несколько резким тоном. – Ты говорил мне это.
– Ну, и повторю еще раз, – произнес адвокат. – Я узнал кое-что о молодом Хайде.
Красивое лицо Джекиля побледнело так, что даже его губы побелели и под его глазами появились черные тени.
– Я не хочу слышать ничего больше, – сказал он, – я думал, что мы согласились бросить этот разговор.
– То, что мне передали, было отвратительно, – продолжал Утерсон.
– Это не может изменить дела. Ты не понимаешь моего положения, – заговорил доктор, немного путаясь в словах. – Мое положение очень затруднительно, Утерсон, и очень странно, очень странно. Разговорами делу не поможешь.
– Джекиль, – сказал Утерсон, – ты меня знаешь, мне можно доверять. Выскажись, и я не сомневаюсь, что мне удастся помочь тебе.
– Мой добрый Утерсон, – сказал доктор, – это очень хорошо с твоей стороны, очень хорошо, и я не нахожу слов, чтобы поблагодарить тебя. Я вполне верю тебе; я охотнее доверился бы тебе, чем кому бы то ни было, даже больше, чем самому себе, но я не могу. Только, право, все это не то, что ты воображаешь, и дело далеко не так уж дурно. Чтобы успокоить твое доброе сердце, скажу тебе одну вещь: я отделаюсь от мистера Хайда в ту минуту, как только мне вздумается. Вот тебе моя рука, что я не лгу. Еще одно замечание, Утерсон, и я знаю, что ты не посмотришь на него дурно: все это мои личные дела, и я прошу тебя оставить их в покое.
Утерсон несколько минут молчал и раздумывал, глядя