Аврал. Разное. Любовь Александровна Гребнева
овладевает им, как болезнь. Он вдруг обнаружил, что, оказывается, привык считать Татьяну своей. У него и документ есть, то бишь письмо хранится, где ею собственноручно написано: «То воля Неба – я твоя!». И теперь она недосягаема для него. КАК ЭТО ТАК?!
Он с трепетом к княгине входит;
Татьяну он одну находит,
И вместе несколько минут
Они сидят. Слова нейдут
Из уст Онегина. Угрюмый,
Неловкий, он едва-едва
Ей отвечает. Голова
Его полна упрямой думой.
Упрямо смотрит он: она
Сидит покойна и вольна.
Такое состояние можно определить как воспаление чувства собственности. Очевидно, это и есть то самое «мелкое чувство», в котором упрекнула Онегина Татьяна:
Как с вашим сердцем и умом
Быть чувства мелкого рабом?
Она только неверно поняла источник этого чувства, обвиняя Евгения в тщеславном стремлении к светской «победе». Однако обидную примесь «мелкого» и «рабского» в страсти Онегина Татьяна уловила безошибочно, и это рабское ей претит. Так реагировать может только свободная душа. Ведь в её любви, даже в самом начале, была безоглядность, было даже безрассудство, но рабства не было. Нет его и теперь.
«Трепет за своё доброе имя в большом свете»? А если не только за своё, и даже главным образом не за своё? Почему нельзя предположить, что Татьяна видит в своём муже не игрушку, не мебель, не средство к чему бы то ни было, а человека?
Но я другому отдана,
Я буду век ему верна.
Ох, как я была солидарна с В. Г. Белинским, какой резкий протест всегда вызывали во мне эти заключительные слова Татьяны. Они казались мне изуверством, и было мучительно обидно за неё. И только в 2004 году я начала догадываться, что, поступая так, она не насилует себя, а напротив – слушается себя. Она ведь не говорит, например: «Я должна быть верна» или «Мораль высшего света требует от меня…» Она говорит просто: «буду». А спроси: почему? Она и ответить не сможет. Буду – и всё. Логика здесь одна: не могу иначе. Не надо забывать, что Татьяна – художник жизни. А художника не спрашивают, почему он творит так, а не иначе. И Пушкин понял Татьяну, как художник художника.
А ведь и правда, было бы в этом что-то пошлое, нехудожественное, согласись Татьяна на «хэппи енд». Кажется, это понял и сам Онегин:
Она ушла. Стоит Евгений,
Как будто громом поражён.
В какую бурю ощущений
Теперь он сердцем погружён!
Посмотрите: а ведь Евгений стоит уже совсем вочеловеченный! Татьяна и Пушкин сделали невозможное. (А Ленский отдал за это жизнь).
И вот заключительные, тёмные и таинственные, строки романа:
А та, с которой образован
&n