Рассекреченное королевство. Испытание. Ровенна Миллер
чувствуется. Неоднократно кто-нибудь из лордов, вступая в прения, указывал на то, что простой народ готов к решительной борьбе.
– Нико был бы счастлив, – желчно рассмеялась я. – И какая нам разница, что они чувствуют, когда маленькая выскочка-оса жалит их на светских раундах, предрекая народные бунты.
– Так ты себе друзей не обретешь. – Теодор привлек меня к себе.
– Сама знаю.
– Давай сменим тему. Долой политику, долой невыносимую жару. Я играл на скрипке и раздумывал над твоими словами. Я понял, что ты хотела сказать. Не хочу хвастать, но, кажется, я делаю успехи. Теперь я намного быстрее накладываю чары, да и удерживаю их намного дольше.
– Когда ты находишь время играть на скрипке? – поразилась я. – Я боялась, что реформы и Совет отвратят тебя от чародейства на долгие месяцы.
Способность Теодора к волшебству потрясла нас обоих. Теодор зачаровывал музыкой: когда он играл, золотой свет следовал за его смычком. До того дня я была уверена, что даром колдовства наделены только пеллианцы, а Теодор, пока я не научила его видеть волшебный свет, и вовсе не подозревал о своем таланте.
– Возможно, мне не следует этим заниматься, – вздохнул Теодор, настраивая скрипку, – но волшебство так успокаивает. Я чувствую себя… не знаю… счастливее, что ли, когда попрактикуюсь час-другой. Оно вливает в меня новые силы.
– Как я тебя понимаю…
Я вспомнила невыразимое чувство покоя, которое охватывало меня после долгой работы с чарами. Как же давно – несколько недель! – я его не испытывала.
Теодор заиграл веселую, жизнеутверждающую мелодию.
– Новая композиция Маргариты, – пояснил он и, отрешившись от окружающего мира, начал чародействовать.
Его колдовское искусство и впрямь возросло. Свет вспыхивал мгновенно, как только Теодор касался смычком струн, и горел, не затухая, ровным, умиротворяющим отблеском.
– Можно я кое-что попробую? – попросила я.
Я решила повторить то, что сделала, когда обрушился купол, то, что мы с Теодором практиковали десятки раз: подхватила нити зачарованного света и стянула их воедино. Но на этот раз я не стала плести сеть или окутывать нас волшебной магией света, а подтащила толстую, туго стянутую чудесную прядь к себе. Я представила, как крутится колесо прялки, как вращается веретено и плетется кудель, и принялась скручивать нить.
Интересно, поможет ли эта нить-чара, сотворенная не мной, а другим человеком, в моей работе? Я переместила конец нити – более толстой и не такой гладкой, как швейная нить, но такой же невидимой для глаз обычного человека, – на нижний край портьеры. Сосредоточившись, начала вплетать ее между нитями шелковой ткани. Нить-чара сопротивлялась: не подталкиваемая иглой, она просто оставалась на поверхности портьеры. Я надавила на нее сильнее, и неожиданно она начала просачиваться в шелк: тоненькая золотистая линия, словно еле видимая бороздка краски, постепенно сливалась с серой материей.
– И что это ты сделала? – спросил Теодор,