Сладкий привкус яда. Андрей Дышев
слышал, что буддизм – самая миролюбивая религия, но в те минуты меня начал грызть червь сомнения, потому как я ничего не знал об обрядах жертвоприношения. Но только я собрался уточнить у инспектора, есть ли что-нибудь общего между этим бугром и Голгофой, как увидел одинокий выбеленный известью двухэтажный дом, с треугольной соломенной крышей, миниатюрными окошками, закрытыми белыми ставнями, и широкими коричневыми полосами по периметру. Рядом с дверью висел кусок фанеры, на котором неровными буквами было начертано: «STATION-MASTER».[8]
Те несколько минут, пока нас заносили внутрь жарко натопленного помещения и усаживали в глубокие плетеные кресла, пока женщина с золотыми украшениями вместо носа подавала нам чай с жирным ячьим молоком, а инспектор, изогнув одну бровь, принимал доклад очень взволнованного шерпа, который по-петушиному выкрикивал гортанные, лишенные протяжных гласных слова, отдавая честь оттопыренной пятерней, я перебирал в уме варианты станции, на которой мы находились. Конечно, это была не железнодорожная, не конно-почтовая и не лодочная станция. По-видимому, и не спасательная. Прихлебывая из эмалированной кружки с обколотыми краями, я рассматривал начальника станции и монахов, число которых быстро уменьшалось, словно они были сделаны из снега и незаметно таяли.
Закончив доклад, начальник станции стащил с головы белую с красным узором шапочку топи и вытер ею пот со лба.
– Мне надо срочно связаться с полицией в Катманду, – сказал инспектор по-английски и выразительно посмотрел на меня, вот, мол, я держу свое слово.
Начальник торопливо взглянул на часы, выдал беспомощную фразу о том, что министерство связи выделило им более позднее время, на что инспектор лишь насупил брови и кашлянул. Отойдя в угол комнаты, огороженной занавеской, начальник благоговейно сдвинул ее в сторону и сам встал так, чтобы не мешать нам созерцать идола цивилизации. В углу стояла гробоподобная радиостанция, какой еще наверняка пользовались английские колонизаторы в соседней Индии.
Вместе с начальником мы перенесли инспектора к радиостанции. Некоторое время мы ждали, пока нагреются лампы, затем начальник при помощи скрипящей рукоятки настроился на полицейскую волну, надел на голову инспектора обод с наушниками и протянул микрофон.
Сквозь шум и треск помех я услышал далекий голос дежурного связиста. Инспектор спросил у него, готов ли тот принять информацию особой важности. Разговор шел на английском. Я встал с кресла и принялся прохаживаться по комнате, рассматривая закопченные стены. Комната была изолированной, никаких других дверей, кроме входной, в ней не было. Маленькое окошко наполовину было закрыто фанерой, наполовину – мутным стеклом. Если его аккуратно выставить, думал я, то все равно нельзя будет пролезть – плечи застрянут.
Инспектор докладывал об исчезновении «русской двойки» обстоятельно. В выводах он был сдержан, зато живо обрисовал сложные погодные условия и те трудности, которые
Начальник станции.