На буксире. Владимир Сонин
того, что иной понял в двадцать.
Подобный образ жизни не только не исключал, но, разумеется, даже способствовал тому, что иногда я попадал в совершенно отвратительные и даже опасные ситуации. Один раз я проснулся разбитый как никогда, причем, как вскоре выяснилось, разбитый в прямом смысле этого слова. Это был как раз тот случай, когда уместнее всего употребить выражение «нашел себя». Я нашел себя дома утром с чудовищной (то есть гораздо более сильной, чем обычно) головной болью, посиневшей левой половиной лица и небольшой ранкой на скуле, из которой сочилась кровь. Я смотрел в зеркало, оскверняя его жестким, до сих пор алкогольным дыханием, на свое обезображенное лицо, и память судорожно пыталась восстановить произошедшее.
Была пьяная ссора в том проклятом кабаке, какие-то крики, затем удар по моему лицу чем-то тяжелым, возможно пивной кружкой, но не могу утверждать это наверняка, затем опять выпивка – и больше ничего. Немного придя в себя, по крайней мере до состояния, при котором я был способен передвигаться на хоть сколько-нибудь значительное расстояние, я пошел в больницу. И все бы, наверное, закончилось лучше, если бы не наша доблестная медицина, или, может быть, отдельная доблестная личность того врача, который мной занимался и который сразу не проникся ко мне расположением. Впрочем, тут, наверное, следует сделать скидку на то, что я был в таком состоянии, которое явно не могло вызвать симпатии, и, вероятно, это мое состояние, если поставить его на весы против даваемой врачами клятвы Гиппократа, перевесило бы, несмотря ни на что. Короче говоря, мне сделали снимок и отправили домой, сказав, чтобы я не переживал, потому что это просто синяк, который скоро пройдет сам собой.
Я ждал несколько дней, около недели, наверное, но по большому счету состояние моего лица оставалось прежним. Синяк, правда, слегка уменьшился, но кровь так и сочилась, и вообще было не слишком похоже, что все в порядке. В другой больнице, куда я решился приехать через неделю, сделали снимок и, удивившись действиям своих коллег, сообщили, что скула у меня раздроблена и уже начала срастаться неправильно, поэтому мне срочно требуется операция. Как оказалось, нужно было не только восстанавливать челюсть, но и ставить имплантат – пластину или что-то в этом роде. Наркоза для меня не пожалели, так что после операции я спал еще часов двенадцать, а проснувшись, едва не заблевал всю палату и потом еще целый день литрами пил воду. Я говорил себе, что это все-таки лучше, чем без наркоза вообще.
То ли сыграла роль моя бесхарактерность, то ли полное безразличие к собственной персоне, но ни сам факт пребывания в больнице, ни прием лекарств, ни что бы там ни было еще серьезно не повлияли на мою пагубную привычку: поскольку у пациентов был свободный режим передвижения, а персоналу было плевать, нахожусь ли я в больнице, ушел ли я, пришел ли, – я мог свободно после обеда, а иногда даже с утра, прогуляться до пивной неподалеку и облегчить свою участь ста граммами горькой жидкости. Разумеется, я не напивался