Понкайо. Евгения Минчер
и ни одному ее рисунку это не повредило. Целостность идеи не нарушилась, взаимосвязь объектов не ослабла.
Когда требовалось выделить детали, Лола изображала рисунок в цвете, но черно-белые сценки нравились ей больше. Лола уделяла много внимания деталям. У каждой погоды был свой характер, каждая тень ложилась на свое место. В блестящих окнах мелькали крохотные купы комнатных растений и цветов. Архитектурно прекрасные переходы крыш темнели на фоне чистой голубизны или мрачной поволоки неба. Отражая пушистые облака, переливались солнечными бликами зеркальные лужи. Листва нежно трепетала на легком ветру, тяжелые хвосты пальм подметали аккуратно подстриженные газоны. Лола старалась передать общее настроение, сплоченность множества нитей, гармоничную связь, как в мозаике, но не умела рисовать лица, поэтому человеческие фигуры выходили у нее в стиле минимализма: с длинным прямым носом, маленькими губками и прочерками глаз и бровей. В других случаях она прятала лица под шляпами и капюшонами, заставляла низко опускать голову под вихрями неуемного ветра, отворачиваться от липких хлопьев снега, поднимать воротники против настырного дождя. Почему-то изображать противостояние людей непогоде доставляло ей особое удовольствие. Даже простые рисунки, где солнце раскидывало яркие снопы света, Лола стремилась обогатить взаимодействием с силами природы.
Лола обожала детали. На один рисунок она, бывало, тратила недели, вдыхала в него жизнь с любовью и нежностью мастера-кукольника. Альбомы давно заменили ей дневники. Перенося образы из своей головы на бумагу, Лола жила в этой сценке, чувствовала играющий в ней ветер, слышала напев дождя и ропот города. Тихие переливы музыки уносились вдаль и в конце концов переставали существовать. Лола отдавалась сюжету без остатка, и когда на пустынной ночной улице, заснеженной крупными хлопьями и обласканной теплым сиянием фонарей, появилась вдалеке неясная черная фигура, девушку охватила тревога. Охватила и не отпускала, пока рисунок не был закончен.
Лола брала сценарии из окружающего мира или обращалась внутрь себя и всегда была если не участницей, то свидетелем. Истории разворачивались вокруг нее, исходили из сердца или являлись во снах. Если она задерживалась с исполнением, они повторялись из ночи в ночь, требовали права на жизнь, требовали своего карандашно-альбомного свидетельства о рождении. Только после того оставляли девушку в покое, как ложился на бумагу последний штрих. Лола пробовала не рисовать, делала многомесячные перерывы, но в итоге всегда возвращалась к альбому. Иногда ей казалось, что в нем больше жизни, чем в ней самой.
По обыкновению она так увлеклась, что не сразу уловила вибрацию мобильника на прикроватной тумбочке. Лола оглянулась. Телефон затих, словно обидевшись на равнодушие хозяйки, но тотчас ожил, едва очутился у нее в руках. Лола в смятении уставилась на экран. «Максим». Прописная буква, казалось, сердито хмурилась за долгое ожидание. Девушка взяла