Наровчатская хроника. Повести. Константин Александрович Федин
прозрачны за спиною крылья, в вытянутых руках меч и пальмовая ветка. Подпись:
«Свободно путешествующая особа архистратига Михаила».
В кучу бумаг на столе бросил рисунок.
Подумал:
«Нужен закон: безнадежных умерщвлять. Пока не найдем леченья… Может и мне начать дневник?..»
Вошел фельдшер – тяжелый, как шлагбаум. Обтер тюленьи усы, с мшистых ресниц закапала вода, сказал:
– Пороша.
– Сыплет? – спросил доктор.
– Сверху – как пробка… Из двенадцатой палаты художник мается очень…
– Знаю.
– Сутки нынче, как в изолятке.
– Знаю.
– Дать чего?
– Рубашку.
– Надета. Катается, вспух весь, словно волдырь… Может, пропишете?..
– Что еще у вас?
Вдруг вскочил, забегал:
– Сами не знаете? Сами, сами, спрашиваю, не знаете? Сами?
Фельдшер присел на краешек кресла, утер тюленьи усы.
– Жалко.
Доктор сел.
– Что еще?
– Об этом я… Через кухню к вам женщина, вас дожидается… из города…
– Пойдете – скажите ей, чтобы вошла. Покойной ночи!
– Ничего не пропишете?
Сухо, коротко, точно бросил доктор камнем:
– Ничего.
Неуклюжим тугим шлагбаумом распрямился фельдшер, вышел, унося за собой свежий дух пороши.
И опять сидеть и думать:
«Нужен закон. Без закона нельзя… Может, пора начать дневник?..»
Анна Тимофевна вошла тихо, словно вдунул ее в комнату неслышный ветер. Помяла пальцы, поклонилась, сказала:
– Доктор, я к вам…
Тот взглянул на нее неприветно. Ответил:
– Вижу… Что скажете?
– Дочь у меня… в третьем корпусе.
– Что с ней?
– Припадочная…
– Эпилептичка?
– Припадки с ней, с детства… В двадцатой палате…
– Как ее?.. А, да, да, помню… Идиотизм… да, так что же?
И вдруг подломились у Анны Тимофевны ноги. Мягким, ватным тюком упала она на пол, быстрые худые пальцы ее забегали по коленям доктора, и голова, круглая, шароподобная от толстого платка, точно силясь оторваться от плеч, запрыгала, как у куклы.
Придушив, смяв глухие всхлипы, неожиданно остро и звонко вскрикнула:
– Умрет, умре-ет она, доктор!
Доктор вскочил, брезгливо стряхнул со своих колен цепкие быстрые пальцы Анны Тимофевны, зашагал по кабинету, холодно и зло чеканя каблуками четкие удары. Хотел сказать:
– Тем лучше…
Но Анна Тимофевна так же быстро, как упала, поднялась, оторопело утерла лицо, села в кресло.
И доктор сказал:
– Идиоты и эпилептики живут долго…
Анна Тимофевна привскочила с сиденья, скользнула рукой в глубокий карман ватной своей одежки, вынула сальный рыжий кошелек, заторопилась – порывистая и суетливая.
Облезлый медный замок кошелька не поддавался, выскальзывал из рук, звенькал сломанным