Письма и документы. 1917–1922. Ю. О. Мартов
или даже созыв конференции или съезда для суда над взбунтовавшимися элементами. Но это же положение сделало то, что в виде реакции на «активизм» другая часть партии, особенно под влиянием вестей о растущей популярности б[ольшеви]ков в Европе, «зашаталась». Слышатся речи о том, что, видно, всемирная социальная революция идет «мимо демократии», большевистскими путями и что является опасным доктринерством всякая попытка противодействовать этому процессу, надо поэтому искать какого-нибудь «моста» с большевиками. На деле, разумеется, никакой другой мост невозможен, кроме простой капитуляции, ибо большевизм не допускает и мысли, чтобы могла существовать партия оппозиции, хотя бы ультралояльной и ставшей на почву признания советского принципа. Единственное «примирение», которое они допускают, – это в виде перехода к ним той или иной оппоз[иционной] партии в качестве «отдельных посетителей». При таком безысходном положении колеблющиеся не могут не думать об образовании какой-нибудь новой группы, более же решительные или более деморализованные из них переходят […] к большевикам. За всю историю большевизма у нас не было таких многочисленных отпадений. Из наших резолюций Вы увидите, как ЦК реагирует на этот процесс, стараясь заново формулировать общее отношение партии к проблемам революции, устранив всю туманность и противоречивость, которые прежде имели место в результате необходимости считаться с нашей правдой и блюсти внутреннее единство. Постановкой точек над i, более отчетливой формулировкой позиции мы рассчитываем успокоить несколько свою публику. Появление брошюры Каутского[187] было для нас большим удовлетворением, укрепив нас на основной нашей позиции.
2. О событиях в стране за эти месяцы должен прежде всего сказать, что сообщения о «красном терроре», как они были даны в «Frankfurter Zeitung» [188] и «Berliner Tageblatt» [189], соответствуют действительности. Вернее: они ниже действительности, ибо не дают подробной картины того, что имело место в Петербурге и провинции. Для этой полосы террора характерно, что нигде он не вспыхнул под каким-нибудь осязательным давлением масс и явился результатом их самосуда. Максимум, что приводят в свое оправдание большевики, – это что их партийная «периферия» грозила «сама расправиться», если центр не даст сигнала. Зиновьев, якобы под влиянием этой угрозы, стал подстрекать к убийствам по районам и прямо предписал кронштадтцам расстрелять 300 с лишним сидевших у них офицеров (самой безобидной публики). По признанию питерской чрезвычайки[190], она расстреляла 800 человек. Затем последовал циркуляр Петровского[191] (комиссариат внутренних дел) об обязательном взятии заложников, и пошли расстрелы по провинции. Общее число несомненно превышает 10 000. По общему правилу социалистов не расстреливали, но кое-где уже установлены расстрелы наших и (чаще) эсеров. Из наших расстрелян рабочий Сестрорец[кого] завода в Петербурге (интернационалист) Краковский[192], недавно выпущенный из москов[ской] тюрьмы по
Речь идет о местной Чрезвычайной комиссии в Петрограде.