Любить или воспитывать?. Екатерина Мурашова
подождите, давайте разберемся. Не может быть, чтобы не было причины… Психиатрия в семье была? Алкоголизм, наркомания? Может, у вас кто-то увлекается какой-то экзотической религией? – В ответ на каждый из моих вопросов дама отрицательно качала головой. – Рассказывайте с самого начала. Где родители ребенка?
Из дальнейшего разговора выяснилось следующее. Родители Олечки познакомились, когда дочь дамы, студентка технического вуза, была на практике на каком-то северном металлургическом комбинате. Потом два года переписывались, он приезжал в отпуск. Потом поженились. Он – ненец, вырос в интернате, по образованию тоже инженер. Семья получилась, по словам дамы, вполне гармоничная. Через два года родилась Олечка. А еще через полгода молодой маме надо было выходить на работу («там такая фирма полукоммерческая, и зарплата хорошая, и перспективы, вы ведь понимаете, как сейчас инженеру хорошую работу найти, да еще женщина с ребенком…»). В ясли Олечку по малолетству не брали («только после года!»), дама работала в библиотеке Академии наук, так что положение казалось безвыходным. И тогда на семейном совете было решено выписать из полуразвалившегося оленеводческого совхоза ненецкую бабушку, мать мужа.
Бабушка немедленно приехала. По-русски она говорила не очень хорошо, метро, троллейбусов и трамваев боялась, городских цен не понимала (в совхозе к тому времени денег не видели уже лет семь), но с внучкой сидела исправно и по дому помогала. Словом, все было вполне благополучно. Младенца Олечку бабушка почти не спускала с рук, рассказывала ей ненецкие сказки и, к удивлению семьи, к восьми месяцам приучила ее ходить на горшок. Теперь Олечка всегда была сухой, обласканной и всем довольной.
После лета обвешанная подарками бабушка отбыла на свою далекую родину, а Олечка пошла в ясли. И через две недели «запела».
– Может, она ее сглазила? – сама себя стесняясь, спросила интеллигентная сотрудница БАН. – Я прямо не знаю… Ведь очень хорошая вроде бы женщина… Хоть и необразованная…
– А отец, муж дочери? – спросила я. – Ему «пение» Олечки ничего не напоминает?
– Нет, – удивилась дама. – А что оно должно напоминать?
– Ах да, он же вырос в интернате! – вспомнила я. – Срочно раздобудьте ненецкие народные мелодии. Точнее, даже не мелодии, а песни!
– Вы думаете?.. – просветлела дама. – Вы думаете, это она и вправду поет?!
– Почти уверена! – решилась я (надо же было как-то оградить Олечку от психиатра с его непременными таблетками). – Я когда-то читала, что у северных народов есть очень странная манера пения, шокирующая европейцев…
– Господи, пусть это будет так! – истово воскликнула дама. И тут же засомневалась: – Но ведь при нас она, мать Вити, никогда не пела…
– Стеснялась, наверное, – предположила я. – Да вы же все целый день на работе…
– Да-да, конечно, наверное так… – утопающий, как известно, хватается за соломинку. – Спасибо, мы пойдем, – дама подхватила окончательно сомлевшую Олечку и выбежала из кабинета.
В следующий раз я увидела их в коридоре поликлиники спустя год. Олечка