Семь грехов радуги. Олег Овчинников
и повизгиваешь, когда тебя щекочут?», ответит: «Глупый! От того и хихикаю, что не боюсь. Мне от щекотки не страшно, мне от нее… ве-се-ло!»
Смех за дверью то сходил на нет, то вспыхивал с новой силой, словом, изменялся волнообразно. Интриговал.
«Конечно, им легко смеяться… – с легкой обидой думал я. – Они же не видели…» Додумать мне не дал объявившийся на пороге Пашка.
– Стопроцентный облом! – радостно отрапортовал он. – :Или, как говаривал наш препод по теории алгоритмов, полный неуспех!
Честно сказать, не припомню, чтобы наш «препод» по ТА, добрейшей души старушенция, когда-нибудь так выражалась. Тем более не припомню, чтобы Пашка хоть раз посетил ее семинар. «Тут ведь какой алгоритм, – говорил он мне незадолго перед зачетом. – Возьмем, к примеру, букет цветов. Тридцать огромных, белых, невыносимо благоухающих роз. Нет, лучше все-таки тридцать одну. Значит, возьмем их в охапку, принесем на зачет и попросим алгоритмичку вежливо: «Пересчитайте, пожалуйста». Она, эт самое, пересчитает, скажет:
«Тридцать одна». А мы ей: «Все правильно. Вот здесь распишитесь…» – и подсунем зачетку…»
В общем, с этим полным неуспехом дело темное. Пашка вроде не из тех, кто ради красного словца не пожалеет и отца. Копирайт – Морозов… Кстати, Пашкин тезка.
Опять же неясно: если облом и вправду стопроцентный, почему же Пашка такой счастливый?
– Порочный круг получается, – объяснял он. – Почти как со смертью кощеевой. Все документы об аренде помещений хранятся в сейфе, ключ от сейфа, в единственном экземпляре – у администратора, сам администратор – неизвестно где. Секретарша по крайней мере не в курсе. На работу он не явился, по домашнему телефону никто не берет трубку, сотовый – вне зоны уверенного приема. Больше здесь, я думаю, нам никто ничего не скажет. Так что давайте-ка по-быстрому сделаем отсюда ноги, пока я окончательно на стрелку не опоздал.
Понуро спускаемся по лестнице вслед за бодро напевающим себе под нос Пашкой. «А значит, нам нужна одна победа… Мы, эт самое, за ценой не постоим…» Когда оказываемся на уровне галереи второго этажа, Маришка резко командует:
– Стоп! – и совершает неприличный жест. В смысле, указывает пальцем.
Дверь малого концертного зала распахнута настежь.
Пашка останавливается, морщится на циферблат часов, вздыхает, но к двери идет. Я – следом. Прежде, чем зайти внутрь, заглядываю с некоторой опаской.
Зал совершенно пуст. Сцена тоже пуста. Пуще прежнего. Ни ударной установки, ни колонок. В память о вчерашнем концерте – если точнее, двух концертах! – осталась только одинокая микрофонная стойка, которую какая-то женщина в синем рабочем халате, сгорбившись, волочит в направлении маленькой дверцы в стене позади сцены, откуда вчера, должно быть, появлялись под восторженные крики фанатов музыканты. В осанке и походке ее мнится мне что-то зловещее, да и стойку она уволакивает явно неспроста, а с каким-то тайным, недобрым умыслом…
– Женщина, стойте! – раздается над ухом Пашкин оклик, слишком