Долгое падение. Ник Хорнби
но профессиональная честь Джей-Джея была явно задета, он даже стал оправдываться, что, мол, заглянул сюда разведать, что к чему, и собирался отнести пиццу, прежде чем прыгать. Я попыталась разрядить обстановку, заметив, что мы все равно уже ее съели. Но Мартин не угомонился: все же мне показалось, что ты не из тех, кто станет прыгать с крыши. А Джей-Джей такой: если вы, ребята, из тех, кто станет, то я только рад это слышать. Как вы понимаете, атмосфера была напряженная.
Я рискнула повторить свое предложение: да ладно вам, давайте же поговорим. Обойдемся без откровений. Просто кто мы такие и почему мы здесь. Это может быть интересно. Может, что-то из этого вынесем. Может, мы сможем найти решение наших проблем. Надо признать, я говорила это не без задней мысли. Я хотела, чтобы они помогли мне найти Чеза, чтобы мы с ним опять сошлись, и мне стало лучше.
Но мне пришлось подождать, поскольку все хотели начать с рассказа Морин.
Морин
По-моему, они выбрали меня потому, что я все время молчала и ни с кем пока не ссорилась. А может, все дело было в том, что они про меня ничего не знали. Про Мартина все, похоже, знали из газет. А Джесс, да смилостивится над ней Господь… Мы знали ее только полчаса, но этого достаточно, чтобы понять: с этой девочкой все непросто. Джей-Джея я совсем не знала и могла только предположить, что он гей, и то лишь из-за его длинных волос и американского выговора. Ведь среди американцев много геев? Я понимаю, что не они придумали гомосексуализм, – говорят, это сделали греки. Но американцы помогли ему вновь войти в моду. Гомосексуализм в чем-то сродни Олимпийским играм: в древние времена он исчез, а в двадцатом веке возродился. Правда, я ничего не знала о геях, лишь предполагая, что они все несчастны и хотят покончить с собой. А я… С первого взгляда у меня не было очевидных причин лишать себя жизни, так что, думаю, им было любопытно меня послушать.
Я была не против рассказать о себе, поскольку мне не было необходимости рассказывать много. Никто из них не согласился бы оказаться на моем месте. Я даже не знала, поймут ли они, отчего я так долго терпела. Раньше, если мне нужно было разжалобить кого-то – например, врача, выписывающего рецепты на антидепрессанты, – я всегда упоминала про то, как мне приходится каждый день за ним убирать, поскольку он не может сам ходить в туалет. Забавно, но я с этим смирилась. Зато мне никак не свыкнуться с мыслью, что моя жизнь кончена, моя бессмысленная, невыносимо тяжелая, скучная, тусклая жизнь, в которой и надежды давно никакой нет… А уж убирать за ним – это мелочи. Зато именно эти слова заставляли доктора достать ручку.
– Ты правильно решила, – сказала Джесс, когда я закончила своей рассказ. – Тут и думать не о чем. А если передумаешь, то только пожалеешь об этом.
– Люди как-то справляются, – возразил Мартин.
– Например? – спросила Джесс.
– У нас на шоу была женщина, чей муж пролежал в коме двадцать пять лет.
– И что? Все это ради того, чтобы попасть на утреннее шоу?
–