Пути отхода. Наоми Исигуро
фунтов, и жена подняла руку. Затем подняла ее на двадцать пять фунтов, на тридцать, на тридцать пять. Другие женщины не уступали. Я пристально смотрел на жену, пытался привлечь ее внимание, показать свои опасения, однако ее сосредоточенный взгляд стремился вперед, к аукционисту. Сорок. Сорок пять. Пятьдесят. Мы ни в коем случае не могли позволить себе сорить деньгами, сравнительно молодые и очень неопытные в семейной жизни, тем не менее жена поднимала руку – непреклонно, уверенно; ясные серые глаза наблюдали за аукционистом со спокойной решимостью. Пятьдесят пять. Шестьдесят. Шестьдесят пять. Наконец двух других женщин устрашил поток чувств, льющийся между женой и медведем и набирающий силу с каждой новой объявленной ценой. Я даже испытал гордость за свою супругу, пусть нам и пришлось увезти с аукциона огромного шестидесятипятифунтового медведя и поселить его у себя.
Я изо всех сил старался вписать медведя в нашу жизнь, и поначалу это было несложно. Мы разместили его во второй спальне, а поскольку я туда почти не ходил, то видел медведя редко. Хотя замечал, что жена иногда его проведывает: просовывает голову в комнату после завтрака или под каким-нибудь предлогом покидает стол в вечерние часы после ужина (дивана мы пока не купили, наша тяга к аукционам исчезла так же быстро, как и возникла). Жена поднималась к медведю и сидела с ним, а он лежал развалясь, обмякшее тело полностью закрывало маленький матрас. Я начал подозревать, что она укутывает медведя одеялом на ночь.
Однажды субботним июльским утром мы сидели за обеденным столом, разложив перед собой газеты; в кофейнике заваривался кофе, окна были распахнуты навстречу безветренному летнему дню. Жена сказала:
– Дорогой, я тут подумала… Как бы медведь смотрелся в другом месте? Давай попробуем, если ты, конечно, не против. По-моему, неправильно – ты согласен? – запирать медведя в маленькой комнате, куда ты совсем не ходишь.
Идея выглядела достаточно безобидной. В конце концов, места у нас было много. Я дал согласие, и в тот же день медведь покинул спальню и присоединился к нам.
Жена устроила его в гостиной, он сидел развалясь в углу, возле вазы с георгинами, и наблюдал, как мы по вечерам беседуем за столом. Поначалу такая обстановка казалась мне прекрасной – лишь чуточку странной, если принимать гостей. Однако тянулись долгие летние дни, медведь продолжал сидеть все там же – жена часто меняла цветы рядом с ним и ежедневно по-разному укладывала ему лапы, – и я начал замечать, что меня раздражает все и вся, особенно дома. Я прикрикнул на жену, когда она пролила на скатерть подливу, а порвав шнурок, выругался так громко, что задребезжали оконные стекла.
Сперва я списывал свое раздражение на летнюю погоду, на изнурительную засуху, которая превращала траву в солому и по ночам наполняла нашу спальню зудящими комарами. Списывал до тех пор, пока однажды за завтраком я не поднял взгляд от газеты и не уперся им в круглые стеклянные глазки медведя – тот с улыбкой клонил голову набок и наблюдал за нами. Тогда-то я и заподозрил, что мое новое чувство не имеет ни малейшего отношения