Его конь бешеный. Ян Михайлович Ворожцов
над трупом женщины, кареглазый поднял руки, но мужчина тут же сам получил пулю в шею от длиннолицего. Кареглазый дрогнул и застыл.
Ты ему свинца влепил по самое не хочу, сказал длиннолицый, похоже, самому себе. Он сплюнул и переступил через хрипящую лошадь. Бедная тварь египтяне люди а не бог и кони их плоть а не дух. Он выстрелил в лошадь, и в воздух выплеснулся фонтанчик черной крови.
Шурша на ветру и преобразуясь в новый узор, по земле катились, блестя в свете ущербной луны, сухие листья среди почерневших неподвижных тел, чья кровь, словно корни, уходила глубоко в обезвоженную землю. Кареглазый посмотрел под ноги, убитая женщина невидяще смотрела на него.
Негостеприимный тут народец, сплюнул длиннолицый.
Следующие полчаса они тыкали и выворачивали землю единственной лопатой, передавая ее из рук в руки, как бутылку, которую распивали. Женщину они погребли и поставили ей самодельный крест из куска веревки и двух палок.
Длиннолицый любовался тем, как опадает листва с деревьев.
Горбоносый глянул на кареглазого отстраненно, шагнул, сплюнул и, сняв шляпу, пробормотал, что они в этом мире ничто. Только гости, скитальцы, изгнанные проповедники собственного мировоззрения, которое отвергнуто и стало апокрифическим, мы никому не нужны, наши имена под запретом к произношению, жизнь наша напрасна и дела тщетны. Все плюют на нас, мы движемся к забвению, нам суждено сделать то, что мы сделаем и пережить то, что должны пережить, но мы хозяева своему взгляду на мир, мы как тени, отброшенные тенями, господи, сопроводи нас, чтобы мы никогда не встретились, ни в этой жизни, ни в следующей. Аминь. Теперь давайте уходить отсюда.
II
Длиннолицый, когда они уходили, увел из деревни одного крупного неоседланного жеребца – этот был воистину громаден, с кудлатой мордастой головой, напоминающей античные скульптуры коней, с длинными мощными ногами, неистовыми характером, он рвался из стойла и чувствовал себя запертым. К утру длиннолицый пересел на этого дикого еще необъезженного жеребца, а свою худородную кобылку держал на близком расстоянии – и обе лошади были привязаны друг к другу, и одна вынужденно приноравливалась к ходу другой, а длиннолицый промок до нитки и ругался, как безумец, задыхаясь в нестерпимом жаре, что взвивался от разгоряченной спины жеребца. Где-то в полукилометре от них, трепеща в знойном воздухе, цепочкой продвигались какие-то странные животные, уходя в направлении, противоположном путникам – и рассвет вот-вот должен был настигнуть их, но стадо будто исчезло во тьме, где стеной вырастал выгоревший с восточной стороны лес облезлых деревьев с бесцветной корой. Ветер шумел в крепко настоянной атмосфере, бронзовая листва летела и сверкала, подчеркивая незримые линии воздушных масс.
Вчетвером они шли, не прерывая хода. Полуистлевшие кости неведомого зверя, опутанные паутиной, покоились среди величавых булыжников, в логове огнедышащего ящера, где