Стена. Иллюзия одиночества. Илья Александрович Таранов
подрамники, холсты, этюды, и одинокое бордовое «кресло-жаба» на коротких ножках. На подоконнике стояла пыльная гипсовая голова Лаокоона, повёрнутая в отуманенную стеклину высокого окна, за которым лил дождь с грязно-молочного неба. Он стучал по стеклу и оцинкованному подоконнику, просясь к зрителям из зыбистой сыри: дайте взглянуть, дайте взглянуть!
Никто не нарушал тишину загадочной комнаты, разглядывая полотно, пытаясь поймать неводом разума неуловимый замысел мастера. И полотно отзывалось зрителю, приглашало войти в его мир, окунуться в его тайну. Оно теперь жило независимо от художника, выстраивая вокруг себя своё пространство: сейчас – это мастерская с первыми зрителями, завтра, возможно, – светлая галерея с множеством посетителей, а в будущем – тихая комната богатого коллекционера или сырой запасник музея, или… Судьба картины, как и человека, неизвестна простому смертному. Возможно, её ждёт долгая жизнь, восторженные восклицания и трепетное дыхание реставраторов, как судьба картин Тинторетто и Рафаэля, или её используют для подстилки в прихожей, как многие картины Поля Гогена, не ведая об их ценности. Художественное полотно тем и отличается от фотографии, что вместе с краской художник оставляет на холсте часть своей души: любовь, вдохновение, мысли и переживания.
– Это шедевр! – оглушил комнату густым басом Клювин, поглаживая бороду. И все облегчённо вздохнули, зашевелились, будто последовала команда: «Вольно!» Этим оживлением все словно согласились с точно найденной характеристикой увиденного. Картина поражала зрителя живостью пластических форм, завораживала загадочностью образов. Большая птица с женской головой в центре композиции летела-парила в сверкающем пространстве, пронизанном лучами и молниями. Глубина этого пространства была столь ощутима, что казалось – зритель стоит на краю космической бездны, куда уносится ветер, развевающий длинные волосы девушки-птицы. Невообразимо легко написано лицо незнакомки: лицо богини-победительницы. Живое, оно притягивало и пугало одновременно. С трудом оторвав взгляд от летящей богини, взволнованные зрители тут же видели множество парящих обнажённых девушек с головами птиц, причём они не просто парили, а летали вокруг главной птицы, то ли оберегая её, то ли прося внимания. Где-то в самой глубине просматривалась туманность, в которой двигалось странное фаллическое образование в форме переплетающихся тел. В картине присутствовала иллюзия движения: стоило перевести взгляд с центра композиции и казалось, что девушка-птица в это время взмахивает крыльями.
Тартищев сделал долгую затяжку сигаретой и, выпуская дым в полотно, авторитетно произнёс:
– Летящие дамочки шокируют!
– Лицо Вселенной открывало печаль таинственного дня, – сентенциозно воскликнул Генри. – В картине поэзия, музыка и философия соединены краской. Грандиозно!
– Ha-поди, Виктор, дорогой! Поздравляю!.. Но как живописно! – Клювин подошёл к Виктору и стал энергично трясти его руку. – Это лучшая твоя вещь! Поверь мне.
– А меня