Когда исчезли голуби. Софи Оксанен
Роланд скрывается, но сказала это как бы между прочим, и на лице ее не было той радости, которую предполагала увидеть Юдит, ведь жених вернулся домой целым и невредимым. То, что здесь совсем не говорили о возвращающихся, казалось странным. В остальном разговоров хватало. Сначала долго вспоминали, как прозванные волками контролеры изымали для собственных нужд продукты в поездах, затем решали, как Юдит следует вести себя, если на обратном пути придет проверка. Благодарили Бога за то, что поезду Юдит не пришлось останавливаться в пути из-за налетов, и уже под вечер перешли к обсуждению дел в усадьбе. Она пустовала после того, как Гитлер отозвал балтийских немцев в Германию, теперь там располагался немецкий штаб, над входной дверью стояла ловушка для голубей, немцы ели голубей, что забавляло деревенских женщин. Позднее в усадьбу привезли ванны, немцы всегда были опрятными, а офицеры – добродушными. Работающие в усадьбе садовники и женщины из прачечной рассказывали, что их детей кормили карамелью, а на страже всегда стоял только один солдат. Каждый раз, когда глаза Юдит натыкались на Анну или Леониду, женщины тут же приподнимали уголки губ. Что-то было не так. Юдит ожидала найти свекровь на грани нервного срыва, оттого что ее муж и любимый сынок находятся неизвестно где, и думала, что та будет уговаривать ее остаться в деревне, но свекровь, похоже, совсем не беспокоил тот факт, что невестка живет в Таллине одна, она даже улыбалась про себя время от времени, позванивая спицами в поворотах вывязываемой пятки. Одного только возвращения Роланда было недостаточно для такого веселья. Может, дело в том, что семья Армов получила обратно свои земли после ухода большевиков? Но хозяйство было в таком ужасном состоянии, что тут без посторонней помощи не справиться, так что вряд ли это могло быть причиной большой радости.
Розали заснула прежде, чем они успели поболтать перед сном, хотя они всегда раньше так делали, потушив свет. На следующее утро Юдит стала подозревать, что Розали просто притворилась спящей: утром ее улыбка была словно натянутая на веревку простыня, и она все время куда-то спешила. Днем после работы свекровь как бы случайно обронила слово “блокада”.
– Говорят, на два рубля там можно купить пол-литра воды в день на человека, десятки тысяч людей умирают каждый день. Всех лошадей уже съели, да и у тех, кто на фронте, дела, похоже, не лучше.
Леонида попросила Юдит помочь ей наколоть соли. Юдит взялась за топор, и соль стала крошиться. Губы свекрови вновь изогнулись дугой, но не от печали, хотя вряд ли известие о блокаде могло заставить кого-то улыбаться. Может, свекровь сходит с ума, или она просто не знает, как реагировать на сухие глаза Юдит? Может, ей следует разрыдаться при мысли о том, что муж, возможно, находится на Ленинградском фронте? Изображать скорбь или, напротив, надежду? Мать слышала, что кто-то видел ее мужа среди тех, кого отправляли под Ленинград, но стоит ли верить таким слухам? Свекровь об этом не говорила, но Юдит переживала. Ей хотелось уехать обратно в Таллин. Острые взгляды свекрови и Леониды клевали ее