Долгое счастливое утро. Наталия Соколовская
фильма овладевало все большее волнение, грудь ее часто и высоко вздымалась, и казалось, что девушка вот-вот разрыдается от восторга, охватившего все ее существо. Но она сдерживала себя, и только глаза ее, обращенные на человека, который был всем, даже теми, кто сидел сейчас в кинозале, потому что взгляд актрисы был устремлен прямо в камеру, – глаза ее все больше наполнялись слезами, как если бы она не мигая смотрела на солнце.
Такой же молитвенный экстаз Динэра видела на лицах рабочих, колхозников, ученых, школьников и бойцов Красной армии, которых неизменно показывали в кинохронике перед началом сеансов. Закинув головы, они всматривались в лицо человека на трибуне и аплодировали – в школах, на заводах, учениях, в научных институтах и на партийных съездах. Их обращенные вверх глаза светились отраженным светом, льющимся с главной трибуны.
Судя по этим кадрам и по передовицам в газетах, жизнь людей в новом и самом прекрасном на земле государстве не была человеческой жизнью в обычном понимании, жизнью, в которой люди рождаются, учатся, работают, влюбляются, совершают открытия, пишут книги, растят детей. Нет. Это было ежесекундное напряжение всех душевных и физических сил, возведенный в норму существования подвиг. Это было признание сверхчеловеческого в каждом, и это подразумевало соразмерную отдачу – готовность каждого к жертве.
«В буднях великих строек, в веселом грохоте, в огнях и звонах, здравствуй, страна героев, страна мечтателей, страна ученых…» – стараясь попадать в ноты, выводила Динэра и чувствовала, как от напряжения руки ее непроизвольно сжимаются в кулаки так, что следы от ногтей остаются на ладонях.
Но именно полной, нужной жизни и не было у Динэры, такая жизнь оставалась в кинохронике и сюжетах художественных фильмов. Вероятно, она шла и где-то рядом, желанная, недосягаемая. Может быть, ее вообще не было, а была какая-то совсем другая. Динэра запрещала себе так думать. Но понимала, что от чувства разницы – погибает.
…Песни в хоровом кружке не просто учили – их заучивали, многократно повторяя про себя и вслух одни и те же слова, и Динэру раз от разу все больше царапали строчки из второго куплета «Марша энтузиастов»: «Мечта прекрасная, еще неясная, уже зовет тебя вперед…» Даже не строчки, а всего лишь одно слово «неясная», которое ставило под сомнение все остальные… Как же так? Разве ради какой-то «неясной мечты» ушел из родного дома на Гражданскую войну ее отец… Какая же «неясная мечта» могла стоить такого самоотречения, таких беззаветно отданных сил и жизней…
О родителях героини «Светлого пути» ничего не было известно. Куда они подевались? Может, деревенская девчонка Танька Морозова росла сиротой? Как бы там ни было, ни разу ни о матери, ни об отце она даже не заикнулась ни с молодым инженером, в которого была тайно влюблена, ни со старшей наставницей, которой всей душой доверяла.
Трудно сказать, что нафантазировала себе Динэра про жизнь Морозовой еще до момента, когда началось неуклонное превращение той