В поисках П. Д. Успенского. Гений в тени Гурджиева. Гэри Лахман
предметов становился нереальным, а внутренний мир мыслей, чувств и ощущений обретал временами ошеломляющее присутствие. Оставаясь до определенного уровня «под влиянием теософской литературы», Успенский понял, что вошел в арупа, – это санскритское название для бесформенного ментального мира. Здесь присутствовало невидимое, а видимый мир повседневной реальности был не более чем символом «высшего» невидимого мира. Успенскому явился образ гигантского лотоса, лепестки которого постоянно разворачивались, и он осознал, что это иероглиф[66] слова. Свет, движение, цвет, музыка, эмоции, знание, интеллект и чувство непрекращающегося роста текли из центра этой фантастической мандалы, и голос – как в его экспериментах со сновидениями – сказал ему, что это образ индуистского бога Брахмы. Но на грани вступления в абсолют Успенский ощутил опасность. Перед ним тянулась бесконечность. Она пугала и завораживала. Что, если он войдет в нее – и никогда не вернется? «Присутствие» предупреждало его об опасности и советовало отступить.
Опасность бесконечности излучали самые обыденные предметы. И, подобно Джеймсу, Успенский попытался воспроизвести чувство странной реальности, в которой оказался. Он попытался сформулировать ее сущность, связать свои озарения с каким-то вербальным пусковым механизмом. Однажды, сидя на диване с сигаретой, Успенский бросил взгляд на пепельницу. «Это была, – писал он, – обычная медная пепельница». Однако пока он на нее смотрел, она стала необычной. С «чувством удивления и почти страха» он ощутил, что никогда не понимал прежде, что такое пепельница. Его окружила «буря мыслей и образов». Бесконечность фактов и ассоциаций вырвалась из пепельницы, распространяясь перед ним, как огромная сеть взаимосвязей. Перед ним прошло все связанное с курением и табаком. Потом последовала сама пепельница: как она была сделана, откуда взялась медь, история металлургии, как люди ее открыли, какие действия производились над ней, прежде чем она оказалась у него на столе. Поток вопросов о пепельнице вылился на Успенского, и, схватив карандаш, он попытался записать хоть что-то из того, что пронизывало его разум. На следующее утро он прочитал записанное. На листке говорилось: «Человек может сойти с ума из-за одной пепельницы».
В другой ситуации, когда газ привел его в особенно оживленное состояние, он схватил карандаш и лист бумаги. На следующее утро он непонимающе смотрел на единственное нацарапанное предложение: «Мысли другими категориями». Как и бо́льшая часть опыта, то, что он подразумевал под этими словами, исчезло.
Однако Успенский сумел сохранить кое-что из новых прозрений. Обычно он проводил эксперименты в своей комнате, но несколько раз решался выйти на улицу. Поскольку эффект веселящего газа проходит за несколько секунд, вероятно, что в этих случаях Успенский использовал гашиш. Выйдя за дверь, Успенский обнаружил, что, подобно пепельнице, обыденный мир не такой уж и обыденный. Его охватило странное эмоциональное состояние, в котором было невозможно испытывать
Судя по описанию других опытов с наркотиками, использование Успенским понятия «иероглиф» указывает на то, что помимо веселящего газа он с большой вероятностью использовал гашиш. В своем эссе «Психология гашиша», написанном примерно тогда же, когда Успенский проводил свои эксперименты, маг Алистер Кроули использует слово «иероглиф» в подозрительно похожем контексте. Вдыхание веселящего газа вызывало своего рода метафизические прозрения и поток ассоциаций, которые Успенский мучительно пытается описать, а гашиш – который Успенский, скорее всего, ел – вызывает поток фантазий, напоминающий сновидения, полные выразительных и крайне символичных образов.